Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Веджвуд Сесили Вероника

Вильгельму было шестнадцать лет, когда он впервые встретился с сыном императора Филиппом, в то время королем Неаполитанским. Филипп должен был наследовать после своего отца Испанию и Нидерланды, но империя и Австрия предназначались брату императора. Именно Филипп был тем правителем, для служения которому в Нидерландах Карл обучал принца Оранского. Но император, довольный делом своих рук, не заметил, что Филипп сразу же невзлюбил своего младшего по возрасту товарища. Гордость Филиппа была сильно уязвлена, когда он, косноязычный, застенчивый и нервный, увидел перед собой этого популярного и явно уверенного в себе юношу. Непринужденные манеры, невозмутимость и спокойная вежливость казались ему подозрительными, а из-за своего слабого желудка и нескладной фигуры Филипп с отвращением относился к физической самодостаточности Вильгельма. По характеру между ними не могло быть ничего общего, потому что и хорошие и плохие черты у них были противоположны. Чувство долга у Филиппа было мистическим, у Вильгельма практическим; чувственность у Филиппа была стыдливой, у Вильгельма искренней; мужество Филиппа было только умственным, мужество Вильгельма и умственным, и телесным;

Филипп был жесток, потому что сам мучил себя; Вильгельм был добр, и это было ему легко потому, что его душа была спокойна; Филиппа можно было бы назвать интеллектуалом, но не интеллигентом, а Вильгельма интеллигентом, но не интеллектуалом. Лишь одно у них было общим – их неуступчивое, упрямое упорство. Под выпуклым лбом и беспокойно смотревшими голубыми глазами, под вздернутым носом и слабым ртом с толстыми губами у Филиппа был маленький и узкий волевой подбородок, почти такой же, как у принца Оранского.

Внешне эта неприязнь совершенно не была заметна. Оба молодых человека вели себя корректно, хотя и не дружески. Вильгельм, когда жена родила ему ребенка, попросил Филиппа быть крестным отцом младенца, и маленький граф ван Бюрен (сын унаследовал титул матери) был назван так, как следовало, – Филипп Вильгельм.

5

Через несколько месяцев после этого император Карл Пятый сделал то, к чему долго готовился. Рано постаревший в свои пятьдесят пять лет, искалеченный подагрой и измученный многими заботами и тревогами, он планировал отречься от престола. Его сын Филипп, которому было двадцать восемь лет, уже был опытным политиком, и отец полностью верил в сына. Для себя император собирался построить в Испании очаровательный уединенный дом в сельской местности и там провести свои последние годы в простоте, но в уюте, наблюдая за концом своей жизни. Такой была его мечта, хотя министры императора прекрасно понимали, что он, конечно, хочет, чтобы и тогда с ним советовались по всем вопросам.

Сколько бы истинного отказа от власти ни было в этом отречении, оно подразумевало, что Карл навсегда покинет свои Нидерланды. А мысль об этом означала печаль и отрезвление от мечтаний, потому что Карл родился в Нидерландах, в городе Генте. В этой стране он вырос, здесь прожил веселую юность и остепенился, здесь в тринадцать лет был провозглашен герцогом. Здесь в знаменательный час он был в соборе Святой Гудулы провозглашен королем Арагона и от нидерландских песчаных дюн, из порта Флиссинген отправился в путь на корабле, чтобы со временем стать таким могущественным правителем, каких до него не видела Европа. Много раз он возвращался в Нидерланды как в свой родной дом. И теперь его решение уехать навсегда в Испанию было символом того, что народ Нидерландов раньше не осознавал до конца. Оно означало, что сердцем и центром владений императора стала Испания. Старинное и почтенное герцогство его предков, его родина была только приложением к иностранным королевствам, которые он получил от матери-испанки и куда он теперь отправлялся умирать.

Сам Карл, невосприимчивый к политическим настроениям, не видел, какое впечатление произвел его план, и не замечал тревожных предчувствий, которые возникли у нидерландцев при мысли, что его сменит его сын. Он был больше занят организацией самой церемонии отречения. На фламандской границе без конца тянулась тлеющая война с Францией, и там в императорских войсках находился принц Оранский. Император написал принцу, что тот должен вернуться в Брюссель, потому что он хочет видеть его рядом с собой на этой церемонии. Это было не совсем удобно: получалось, что принц был должен покинуть свой пост в момент, который оказался решающим. Но Карл настаивал, и Вильгельм поскакал из лагеря в Брюссель, перед этим выговорив для Анны хорошее место среди дам на галерее.

Так 25 октября 1555 года, в три часа дня, перед представителями Штатов Нидерландов, знатными дворянами своих владений и многими иностранными послами император Карл Пятый отрекся от престола. Одетый в черное, прихрамывая и опираясь скрюченной ладонью одной руки на трость, другой рукой он держался за плечо дорогого ему принца Оранского. Сзади императора шли его сын Филипп и сестра императора, регентша Мария. Наконец Вильгельм помог ему сесть в большое обитое бархатом кресло, император собрал свои бумаги, протер и надел свои очки. Затем император произнес длинную и очень трогательную речь. Была доля простодушия в том, как этот могущественный наследственный властитель перечислял и объяснял все, что сделал за сорок лет своего царствования, и с трогательным достоинством просил прощения за все плохое, что мог невольно совершить. «Тут, – по словам очевидца-англичанина, – он заплакал, к чему, как я думаю, сильным толчком стало то, что он увидел, как это делают все присутствующие». Затем прозвучали другие речи, более короткие и менее впечатляющие, и, наконец, наследник престола Филипп, неспособный говорить от волнения, упал перед своим отцом на колени и получил от него благословение. Карл поднял его раньше, чем тот успел закончить поклон, и с гордостью представил его участникам собрания. Когда снова установилось молчание, чиновник официально прочитал акт, согласно которому Филипп получил в наследство Нидерланды. Теперь настала очередь Филиппа говорить. Во время чтения акта он уже вернулся на свое место; теперь, наклонившись вперед в своем кресле, он неуклюже произнес несколько фраз, объяснив, что французский язык оказался для него трудным и что его речь прочитает епископ Аррасский. Епископ выступил вперед со свитком в руке, а Филипп снова сел на свое место. Это была одна из тех минут, которые история наполнила особым значением.

Вильгельм уже на следующий день снова был в своих войсках; остаток той осени и следующую зиму он боролся с мятежом: его солдаты требовали свое жалованье, а ни Филипп, ни Карл (уже не в первый раз) не могли его выплатить. Дело окончилось лишь небольшими грабежами, и за то, что не случилось ничего более серьезного, король Испании должен был благодарить в первую очередь принца Оранского: только популярность, тактичность и, вероятно, деньги Вильгельма удержали армию в узде.

Тем временем в Брюсселе Карл давал Филиппу указания на будущее. Он предостерегал сына от внезапных перемен, настойчиво убеждал его уважать склонности народа и назначать для управления Нидерландами только нидерландцев или, по крайней мере, не испанцев. Чтобы обеспечить хотя бы частичное исполнение своих желаний, Карл хитроумно применил обычное в подобных случаях средство: перед отречением он сделал целый ряд важных назначений. Он много говорил о принце Оранском как о человеке, особенно пригодном для таких дел и многообещающем. Возможно, даже Карл был немного обеспокоен планами своего сына. Сестра Карла, регентша Мария, была более откровенна: она даже не скрывала своих сомнений. Ей только исполнилось пятьдесят с небольшим лет, и она была способной правительницей. Однажды Филипп, которому тогда не давали покоя война с Францией, его интересы в Англии (он незадолго до этого женился на английской королеве) и все более неотложные нужды Испании, спросил Марию, не хочет ли она остаться регентшей после отречения Карла. Тем, кто был прислан узнать ее решение, она ответила недвусмысленным и почти грубым отказом, а именно сказала, что слишком стара, чтобы снова учиться азбуке, имея в виду, что не хочет менять свои методы правления в угоду новому королю.

Филипп пока не поднимал руку на нидерландцев, но они уже относились к нему недоверчиво и неприязненно, замечая его религиозный фанатизм и нелюбовь к их природной склонности пошуметь. В Англии, с которой они имели тесные торговые отношения, как раз тогда происходили самые жестокие религиозные преследования в ее письменной истории, и это делалось под покровительством набожной жены Филиппа Марии Тюдор. Не возьмется ли Филипп и за них, когда сбросит с плеч войну с французами?

Но для принца Оранского и, в сущности, для всех Нидерландов жизнь шла почти как раньше. Блестящая победа при Сен-Кантене, которую одержал нидерландец Эгмонт, фактически стала концом войны с Францией. Вильгельм тогда служил в армии, но в этом сражении не участвовал, зато в тот славный день отличился его младший брат Людвиг ван Нассау, девятнадцатилетний кавалерийский офицер. Теперь он, маленький ростом, но прекрасно сложенный, своим видом и обворожительной улыбкой вызывал на улицах Брюсселя такие же восторженные приветствия, как сам Вильгельм.

Вильгельму же достались на долю менее яркие, но более трудные задачи. Филипп, совершенно не умевший убеждать людей, при любом случае использовал дар убеждать, которым был наделен принц Оранский. Молодой принц уже был известен как великолепный мастер управлять богатыми купцами, от чьих денег зависело правительство. В новогодние праздники 1558 года Вильгельм был послан в Антверпен взять там в кредит деньги для Филиппа и сумел собрать нужную сумму, причем не только с купцов-фламандцев, но и с находившихся там английских купцов. Как только это было сделано, он поехал во Франкфурт на встречу немецких князей. Там на пьяной вечеринке он и произнес те глупые слова, которые его враги записали, чтобы использовать потом. Он не сдержал свой язык в неподходящее время: в марте из Бреды пришло известие, что его жена Анна заболела. Он поспешил домой и, приехав к себе 20 марта, увидел, что Анна уже умирала. Чем она была больна, нам неизвестно, вероятнее всего, это был плеврит или пневмония, но в шестнадцатом веке все называли «лихорадкой», «простудой» или обоими этими словами вместе. Через четыре дня, рано утром, она умерла.

Вильгельм почти онемел от горя: его ответы на письма-соболезнования были короткими и отрывистыми. «Я несчастнейший человек в мире», – написал он королю Филиппу в ответ на высокопарные утешительные слова. Душевное потрясение и быстрая езда при коварной весенней погоде довели и его до болезни. У него были приступы озноба и высокая температура, но через несколько дней он поправился настолько, что смог заняться своими делами. Уже в то время, когда в Бреде готовились к похоронам Анны, Вильгельм отправил Филиппу письмо, в котором просил помиловать одного из своих солдат, имевшего несчастье убить человека в драке.

6

Более крупные государственные дела оставили Вильгельму мало времени для траура. Король Франции Генрих Второй просил мира, и в сентябре принц Оранский, разумеется, оказался среди тех, кто был послан обсуждать условия мирного договора с французскими представителями в приятном городе Като-Камбрези, в Арденнах. Это было неизбежно, потому что официальному предложению мира предшествовали попытки мирной дипломатии, которые Вильгельм вел с пленным французским маршалом, жившим у него в Бреде. Договор был заключен в апреле следующего года и был составлен по образцу, обычному для договоров между правящими династиями. В нем были незначительные изменения границы в пользу Филиппа, гарантии против будущих боевых действий и, как обычно, свадьбы, которые оптимистически считались средством погасить вражду между династиями: единственная дочь Генриха Елизавета должна была стать супругой Филиппа, недавно лишившегося своей пожилой английской жены. Но в Като-Камбрезийском договоре было сказано больше, чем было видно по его внешней форме. Речь шла не просто о полном разгроме или утрате сил одной из сражавшихся сторон; речь шла о том, что обе стороны осознали, что имеют общих врагов, против которых должны объединиться. Много лет папы и прелаты безуспешно старались примирить завидовавших один другому европейских правителей, размахивая у них перед глазами куклой в наряде турецкого разбойника. Но теперь, хотя турки иногда на короткий срок тревожили Европу, было похоже, что страшный разбойник далеко. В любом случае к туркам привыкли и поэтому стали относиться к ним почти с презрением. Эти иноверцы били молотом в ворота христианского мира, иногда их удары вызывали тревогу, но враг был только у ворот, в худшем случае доходил до заднего двора. Однако теперь, несмотря на все усилия пап, прелатов, закона и инквизиции, существовали новые иноверцы – и в самом центре дома.