Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны
Шрифт:
На портрете Вильгельма, написанном в это время, изображен хорошо владеющий собой мальчик с открытым, добродушным лицом. Волосы у него каштановые, глаза голубые, аккуратный вид, смуглая чистая кожа. По крайней мере внешне он имел все признаки того, что преобразился так быстро, как только мог. Он держался уверенно, не был робким и застенчивым, был очень обаятельным и так привык нравиться людям, что добивался от них любви, искренне предлагая им свою привязанность и ожидая от них того же чувства. Ему также повезло с повелителем: император Карл Пятый имел склонность к семейной жизни, но так никогда и не смог удовлетворить это желание. Император отличался преданностью своей жене, которая умерла незадолго до этого, и своим детям, которых почти не видел из-за того, что много ездил по делам политики. Этому одинокому, уставшему и встревоженному человеку сразу же приглянулся доверчивый мальчик из Дилленбурга. У этого ребенка были хорошие, хотя вначале провинциальные, манеры, и похоже, что он в очень раннем возрасте научился искусству сочувственно слушать. Император мог говорить с ним серьезно и получать серьезные ответы, ворчать на что-то и не видеть на его лице признаков скуки, или в минуты ностальгии,
Но Карл никогда не оставался долго на одном месте. В его отсутствие центром брюссельского двора была овдовевшая сестра императора, Мария, вдовствующая королева Венгрии и регентша Нидерландов, и потому Вильгельм рос под ее строгим, но полным любви надзором. Она, как и ее брат, попала под обаяние Вильгельма. Бездетная Мария стала считать Вильгельма своим сыном и охотно назвала себя его матерью. У этой женщины было мало привязанностей и слабостей, зато были твердый характер и высокие принципы. Богатство и роскошь ее двора смягчались дисциплиной и постоянством распорядка. Она не понимала стремлений народа и не чувствовала уважения к мнениям отдельных людей, но по крайней мере вполне ответственно относилась к обязанностям, связанным с ее положением. Управляя энергичными и непокорными нидерландцами, она была диктатором, насколько могла, и в большей степени диктатором, чем им нравилось, но в общем управляла ими хорошо. В свободное время она собирала редкие книги, заказывала картины и гобелены для роскошных охотничьих домиков, которые велела построить в Мариемоне и Бенше, слушала новую для того времени музыку, пылкой поклонницей и покровительницей которой она была (она сама играла на лютне), и преследовала оленей на охоте в лесах Арденн.
Влияние этих двоих – императора и его сестры – на принца Оранского было господствующим все годы его подросткового возраста. Если бы они узнали будущее своего воспитанника, ничто не потрясло бы их сильней. Он, которого они воспитывали как верного слугу своей династии, стал защитником восставшего народа от этой династии. Но к этому решению его привели те самые наставления, которые они дали ему, ведь император и его сестра при всей ограниченности своих взглядов были полны чувства долга перед своими подданными и просто слишком хорошо внушили это чувство своему воспитаннику. Он отличался от них тем, что определял добро и зло с точки зрения морали, а не политики, и эта основа его взглядов, несомненно, была заложена в раннем детстве, в Дилленбурге. Он также отличался от них большим размахом воображения. Непринужденность и переполнявшее его добродушие, характерные для него в детстве, необычная чувствительность, вызывавшая у него отвращение к повседневным жестокостям тогдашней жизни, позже расширили и углубили то чувство долга, которому научили его опекуны, и превратили это чувство в конструктивную политическую веру. Его путь и их путь стали расходиться почти незаметно, возможно, в тот момент, когда он, молодой офицер, вежливо отказался разыскивать своего подчиненного, капрала, который несдержанно (и, вероятно, в пьяном виде) критиковал регентшу. Молодой принц поступил как тот, у кого сострадание к отдельному человеку сильнее, чем уважение к закону, и из таких поступков позже выросла та политика, которая закончилась освобождением народа.
Он рос человеком действия, а не слов, не слишком предавался анализу своих чувств или формулированию собственных теорий, жил в основном именно «здесь и сейчас», любил людей, но, возможно, они нравились ему все без разбора, приобретал практические знания о том, как обращаться с людьми и ситуациями, но приобретал их не специально, а потому, что это соответствовало его характеру и было ему по вкусу. Такие люди оставляют мало письменных свидетельств, которые позволили бы проследить за их развитием. Трудно сказать, когда юный принц Оранский полюбил свою новую страну. Он долгие годы, даже когда ему было больше тридцати лет, продолжал называть свой родной Рейнланд «моя родина», но, возможно, делал это бессознательно.
Нидерланды – города, в которых он бывал, деревни, через которые проезжал во время охотничьих прогулок, даже местность – сильно отличались от сельских возвышенностей Нассау. Там он жил среди крестьян и остального деревенского населения, простых, отставших от времени и (в этом благословенном краю) довольных жизнью людей. Здесь, в Нидерландах, он находился среди людей, уже принадлежавших к индустриальному обществу. Города, а не сельская местность, окрашивали жизнь общества в свои тона и всюду протягивали свои щупальца. Индустрия, мануфактуры и торговля правили в экономике Нидерландов. Огромное множество нидерландцев уже превратились в наемных рабочих. Там, в Нассау, продолжала существовать старая феодальная Европа, основой экономики было сельское хозяйство, а основой общества – взаимные обязательства господина и вассала. Здесь, в Нидерландах, все было капитализировано. Это был алчный, примитивный, жестокий, но полный изумительной жизненной силы капитализм.
Искренний интерес молодого Вильгельма к людям помог ему понять это меняющееся общество лучше, чем понимали его большинство дворян. Хотя по рождению он принадлежал к классу, феодальные взгляды которого на мир уже устарели, он рано научился уживаться с купцами и финансистами, из которых состоял средний класс Нидерландов, и стал чувствовать большую симпатию к людям из народа, у которых всегда главной заботой были их физические потребности и которые были беззащитны, что беспокоило его совесть. Эти чувства рождались постепенно из его собственных встреч с людьми, потому что теории, которые молодой принц узнавал от своих наставников, содержали крайне мало сведений о мире, в котором он должен был жить, потому что этот мир был слишком молод и о нем еще не успели написать в учебниках. Будущего государственного деятеля полагалось учить феодальной теории, на которую накладывалось божественное право.
Так за девять лет провинциальный мальчик Вильгельм фон Нассау-Дилленбург стал истинным принцем, тем принцем Оранским, который во всей Западной Европе считался образцом элегантности, учтивости и дипломатичности. На следующем дошедшем до нас портрете ему двадцать два года. Пухлое в детстве лицо похудело. Каштановые волосы коротко острижены и зачесаны назад с высокого лба, в глазах под прямыми бровями видна наблюдательность, даже расчетливость, мягкий чувственный рот сжат, словно на суде. Доверчивый мальчик стал молодым мужчиной, который никогда не выдавал свои чувства. Он был обаятельным, оживлял своим присутствием общество, имел огромный запас приятных тем для разговора и модных острот, но он научился скрывать свои чувства. «Изумляло то, как умело он завоевывал сердца тех, кто говорил с ним даже всего один раз: так хорошо он понимал, как приспособить свое настроение к настроению другого человека и войти в его интересы». Это был признак чего-то большего, чем просто светское обаяние, потому что именно эти внешние проявления сочувствия и способность поставить себя на место другого позже определили его политический выбор. Однако те, кто наблюдал его вблизи, считали его гордым и хорошо владевшим собой, чувствительным и легко обижавшимся, но мастерски умевшим скрывать свои обиды. Сдерживаемая гордость делала его легко возникавшее сочувствие еще более лестным оттого, что для этого сочувствия не могло быть скрытых причин: разве у принца Оранского может быть необходимость заискивать перед кем-то? Более того, он вел себя одинаково со всеми, и если наносил кому-то обиду, то лишь тем из равных ему аристократов, которые считали вежливость своей исключительной привилегией: принц Оранский был вежлив со всеми.
Вежливость – то качество человека, которое даже через четыреста лет позволяет увидеть одну из самых глубинных внутренних пружин его характера. Дело в том, что вежливость возникает из обостренной чувствительности к реакциям других людей, и в этой чувствительности важной составной частью является желание нравиться, признанное или нет. Эта милая слабость в сочетании с неподдельным уважением к другим и необычной добротой сделали принца Оранского популярным, но эта доставшаяся по заслугам популярность несла в себе неизбежное наказание для своего обладателя: человек, очаровавший всех, привлекателен для многих, но есть немногие, кому он сильно не нравится. Вильгельм не был исключением: у тех, кто из-за подозрительности или зависти не попал под действие его чар, реакция отторжения была сильной и бурной. Он, несомненно, совершал ошибки. Он поддавался внушению, был достаточно тщеславным, больше заботился о том, чтобы нравиться, чем о том, чтобы быть правдивым, не очень страдал от угрызений совести, когда приносил дилленбургские правила в жертву хорошим манерам, и был удивительно упрям. Когда он хотел поступить по-своему, он хотел этого с упорством, которое совершенно не вязалось с его обычным добродушием.
3
Когда принцу было двадцать один год, он все еще занимал должность при спальне императора. К этому времени он был нагружен таким количеством государственных должностей, что, разумеется, не мог тратить свое время на то, чтобы церемониально подавать императору рубашку. В восемнадцать лет он получил первую командную должность в армии – стал командиром конного отряда. В девятнадцать лет к ней прибавилась должность пехотного полковника, а в двадцать лет, благодаря милости императора, он стал, обойдя старших по возрасту соискателей, генерал-лейтенантом войск, находившихся в Нидерландах. На него пролился целый поток гражданских должностей, и принц не был против этого. В шестнадцать лет он впервые сделал попытку устроить официальный прием: дал в Бреде для принца Филиппа, сына императора, публичный праздник с пиром и фейерверками. К этому у него тоже был дар, и скоро правительство стало поручать ему устройство большинства официальных праздников.
Задолго до того, как любимый воспитанник императора стал взрослым, император выбрал ему жену – Анну, единственного ребенка и наследницу богатого графа ван Бюрена. Они поженились с соответствующим случаю великолепием в замке невесты, 8 июля 1551 года. Вильгельму было восемнадцать лет, Анна была моложе его на месяц или два. Это был договорный брак, и он оказался настолько удачным, насколько бывают удачными такие браки, когда оба участника сделки, как им положено, твердо решили сделать ее успешной. Вильгельма сильно влекло к женщинам, и хрупкая красота его жены ему очень понравилась. Но и он, и она были очень молоды. Ее интересы почти ограничивались заботой о соблюдении общественных формальностей, внесением улучшений в их с мужем многочисленные резиденции и ее собственным довольно слабым здоровьем. Ей не хватало глубины чувств, а возможно, также и ума, чтобы сделать их с мужем отношения источником вдохновения для него, хотя, кажется, эти партнерские отношения были достаточно приятными. Разумеется, девятнадцатилетнему Вильгельму, разлученному с Анной его обязанностями солдата, было холодно и одиноко в его лагерной постели, и особенно сердило его то, что он был далеко от своей Анны в годовщину их свадьбы. «Я с каждым днем все больше тоскую по тебе, – писал он, – если бы ты была здесь, ты бы, конечно, согревала меня по ночам». Сначала они были достаточно счастливы потому, что не знали любви большей, чем они нашли. Нет смысла обсуждать вопрос, был ли Вильгельм верен жене: не осталось ни одного доказательства его верности или неверности. Он был молод, силен и мужествен и, как все его современники, рано повзрослел. В Дилленбурге, в благодетельной тени счастливого супружества своих родителей, он учился респектабельности в вопросах секса; но его собратья-придворные своим поведением обычно подавали ему иной пример. В восемнадцать лет выговор старших кажется лучше осуждения ровесников. Умение приспосабливаться, которое позже было силой Вильгельма, в годы его молодости было его слабостью. Он был так же привлекателен для женщин, как они для него, а для своего тела не был ни рабом, ни тираном, но, возможно, слишком снисходительным господином. Он любил легкую жизнь. Раз за разом он совершал глупые поступки, например, на одной буйной холостяцкой вечеринке заявил, что жены нужны для того, чтобы основывать династии, а не для удовольствия.