Принцесса Анита и ее возлюбленный
Шрифт:
— Ложись, падлы! — и шмольнул из пистолета им под ноги. Охранники послушно уткнулись лбами в пол.
Тачка — белая «девятка» — стояла в пяти шагах от входа в заведение — только улицу перейти. Мика, посапывая, стал оседать к земле, и Никита, изогнувшись, вскинул его себе на спину. В машине уложил на заднее сиденье, переместился за баранку — и рванул на форсаже. Оглянулся. Мика был в сознании, глаза открыты.
— Не вздумай, — сказал Никита. — Если помрешь, как мне жить одному? Пожалей меня, Мика.
— Не помру, — успокоил Валенок. — Не волнуйся. До этого еще далеко.
Никита
— Везите в пятую.
Через час Никита в одиночестве сидел в темном коридоре хирургического корпуса с незажженной сигаретой в зубах. Операционная в пяти шагах от него светилась стеклянным пятном двери. Несколько минут назад он перехватил человека, от которого сейчас зависела жизнь друга. Хирург был крепенький, крутолобый, со светлыми глазами и подозрительно пылающим носярой. Лет сорока от роду. Никите он понравился с первого взгляда. Если такого встретишь на улице, подумаешь, лучше с ним не связываться. Нормальный мужик. Никита ему сказал:
— Доктор, спасите Мику — и три куска ваши. Доктор посмотрел ему в глаза, увидел нестерпимое сияние и набычился:
— Он вам кто?
— Брат, — сказал Никита.
— Огнестрельное ранение… Мы обязаны сообщить…
— Я знаю, но лучше будет, если сообщите после операции. Еще одна штука, доктор.
— Кто его так?
— Бандиты, кто же еще.
— А вы сами… то есть… — Доктор смутился от своей ненужной любознательности.
— Мы — нет, — уверил Никита. — Мы бизнесмены. Работайте спокойно. Мика справится, он живучий…
Такой был разговор… Никита знал, что если сию минуту не смоется, то здесь, в больнице его и повяжут, но уходить не собирался, надеялся, что успеет узнать, чем закончилась операция. Чувство вины давило череп, как крышка гроба. Конечно, он не верил, что Валенка можно угрохать одной пулей, да он и сам обещал, что не помрет, но чего не бывает на свете… Прошло уже, наверное, около трех часов, Никита не смотрел на часы. В коридоре изредка появлялись какие-то люди, непонятно — больные, персонал или тени покойников. Призрачный дом, обитель скорби. Собственно, всю свою не столь длинную жизнь он провел в таком же доме — только гораздо больших размеров. Он назывался Родина.
В освещенную лампой стеклянную конторку уселась девушка в белом халате. Она точно была из крови и плоти. Никита к ней пришлепал.
— Сестричка, не подскажете, когда кончится операция?
Милое, незатейливое личико, обрамленное черными прядями. Белая шапочка.
— Так она уже кончилась.
— Как? — изумился Никита. — Почему же оттуда никто не выходит?
Девушке не пришлось отвечать: как раз из двери операционной, распахнув ее во всю ширину, показались сразу трое — мужчина, пожилая женщина и знакомый хирург, который выискал его глазами и сделал знак. Прошли по коридору, уселись на
— У вас утомленный вид, доктор, — посочувствовал Никита.
— Интересный ты парень, — сказал доктор. — Не волнуйся, выживет. Но еще бы полсантиметра…
Краем глаза Никита увидел, как в коридор (вход единственный, он уже огляделся) ввалились три бойца с автоматами. Никита быстрым движением сунул доктору в карман халата доллары Мусавая. Тот сделал вид, что ничего не заметил.
— Это, вероятно, за тобой?
— За мной… Можно на него взглянуть?
— Сейчас выкатят… Но он спит… Наркоз.
Бойцы надвинулись. Все одинаковые, в защитной форме десантников. ОМОН. Старший — по званию, похоже, капитан — спросил:
— Без эксцессов обойдемся?
— Обойдемся, — ответил Никита. — Одна просьба, мужики. Подождите минутку. С корешом попрощаюсь.
— Хорошо, — сказал старший. — Ждем.
Двое других расположились в позиции захвата. Наконец появилась каталка и на ней бледный, заторможенный Валенок. Толкал повозку санитар с зеленой, как у моджахеда, повязкой на голове.
— Не спеши, браток, — попросил Никита.
— Сережа, тормозни, — поддержал врач.
Никита склонился над спящим другом. Повинился:
— Конечно, я дал промашку, о чем говорить. Не вычислил гаденыша. Признаю. Но с кем не бывает, верно? Помнишь, два года назад тебя салаги крутанули с тачкой, как лоха… Ладно, это все пустое. Выздоравливай, Мика. Я вернусь за тобой. И поедем на твое озеро.
Мика спал, но Никита знал, что он его слышит.
— Пошли, что ли, — поторопил сбоку омоновец.
Никита коснулся губами влажного лба сироты. Попрощался насовсем.
В переходах здания и на улице по дороге к машине он еще мог уйти. Трое дуболомов — плевое дело. Но не захотел. Притомился, устал. У него душа вдруг онемела.
Тюремный дворик маленький, как овечий хвостик. Здесь гуляют арестанты. Ходят, топчутся, покуривают, обмениваются новостями. Высоко над ними кусочек ясного неба, будто уголок голубой подушки. У Никиты тоже часовой выгул. Он в стационаре пятый день, уже обжился. В камере его приняли уважительно: никто не полез с пропиской и прочими тюремными штучками, коими развлекаются заключенные при появлении нового товарищ. В душном, вонючем помещении, заставленном впритык двухъярусными койками, томилось человек тридцать, и народец собрался самый разный: от двух прыщеватых шпанят-вымогателей до солидного бизнесмена в позолоченных очочках и с закутанным шерстяным платком горлом. Никита ни с кем пока не сблизился, и с ним все как-то заметно избегали тесного общения. Даже не расспрашивали, хотя это также входит в ритуал предварительного тюремного знакомства. Возможно, «тюремное радио» заранее сообщило, что он завалил черного батыра, поэтому, понятное дело, на него поглядывали как на смертника. А может, он фантазировал, просто камера была неорганизованная, глухая, без центровых. Во всяком случае, когда утром, освободив себе небольшое пространство, он начал делать гимнастические упражнения и двести раз отжался на полу, никто никак не отреагировал, не хмыкнул, не поинтересовался, не поехала ли у него крыша, и только пожилой бизнесмен в шерстяном платке философски заметил себе под нос: