Принцесса Анита и ее возлюбленный

Афанасьев Анатолий Владимирович

— На что, Кузьма Витальевич?

— Знаю я вас, заморских кукушек. Найдете на что. Допустим, спросит, здорова ли ты. Что ответишь?

— А что надо?

— Надобно поклониться, поцеловать руку и сказать: благодарствуйте, барин, совершенно здорова. Чего и вам желаю.

— Вдруг он проверит?

— Как проверит?

— Вы сказали, надо поклониться. Как же я поклонюсь, если встать не могу?

— Что за беда. Парашка укол сделает, не то что кланяться, плясать будешь. Проблема не в этом. Умственный настрой — вот что важно. Не подведи меня, Аня. Что могу с тобой сотворить, ты еще не знаешь. Когда узнаешь, поздно будет.

— Ему-то что от меня надо, Кузьма Витальевич?

— Как что?

Ты невеста его. Я не одобряю, но ему виднее, у него мошна тугая. От невесты что требуется? Чтобы покорная была и совестливая, не кочевряжилась, понимала свое положение. Об одном прошу, не хитри, всем хужее будет — и тебе в первый черед. Я тебя насквозь вижу. Ты себя полностью разоблачила, когда спицей махнула. Второй раз не выйдет.

Вернулась фельдшерица, увидела Зубатого на кровати, охнула и перекрестилась.

— Чего у тебя там? — недовольно спросил Зубатый.

— Переодеть ее надобно. Рубашонку принесла. — Фельдшерица развернула серую посконную рубаху, больше напоминавшую половую тряпку. — Не новая, конечно, зато сухая.

— Кто велел?

— От вас наказ, Кузьма-батюшка. Чтобы соблюсти в божеском виде… Иначе сопреет после карцера-то. В вонище-то этой.

— Осмотрела ее?

— Рубаху-то? Дак вот же она. Постиранная. После Глашки Трубы осталась. Ее голую зарыли, чтобы заразы не было.

— У тебя, Парашка, мозги есть? Я про девку спрашиваю, не про твою рубаху говенную.

— Ее тоже осмотрела, а как же. Анализ бы на мочу взять, а так все в порядке. До Покрова, пожалуй, дотянет.

— Все. Оставь рубаху и ступай. С тобой после займусь. Что-то мне твои ужимки не нравятся. Воли много взяла.

Фельдшерица, положив рубаху на кровать, попятилась задом, поклонилась в дверях.

— Займитесь, Кузьма-батюшка, займитесь. Давно обещаете.

Когда дверь закрылась, Зубатый наклонился над девушкой.

— Значится так, дорогуша. Говори прямо: жить хотишь?

— Не очень, Кузьма Витальевич.

— Тогда слухай последнее наставление. Ежели не сумеешь барина ублажить, из карцеру не выйдешь. Смерть тоже разная бывает, подумай об этом на досуге. Не во всякой избавление.

— Подумаю, — пообещала Анита.

8

На другой день Станислав Ильич никуда не поехал. У него появились проблемы, требующие немедленного решения. Посерьезнее, чем дохлая кошка в салоне или угрожающие звонки и записки. Сразу две столичные газеты опубликовали похабные статьи, где полоскалось его имя. Эти издания никак не смыкались друг с другом. Обе газеты независимые, но одна принадлежала Борису Абрамовичу, вторая — мэру. То и примечательно. На чем они спелись? Одна статья называлась: «Кому был выгоден дефолт?» Неизвестный автор, подписавшийся Николакусом Николаевым (претензия на юмор?), возвращался к печальным событиям 98-го года, называл фамилии трех членов правительства, включая «Киндер-сюрприза», двух банкиров, еще какую-то мелюзгу. Среди тех, кто якобы нажил состояние на дефолте, фигурировал и Желудев, который действительно в ту пору был близок к Кремлю. В общем, ничего серьезного, заезженная пластинка. Да и вообще, кто сейчас в свободной России обращает внимание на компромат, льющийся ведрами с экранов телевизора и со страниц периодики? Черный пиар, не более того. Разумеется, следует узнать, кто проплатил публикацию… Вторая статья с хлестким заголовком «Кому на Руси жить хорошо» под стать первой. Множество многозначительных намеков, зубоскальство, и Желудев там тоже упоминался не главным персонажем, а среди прочих кровосовов. Короче, грязная пачкотня. Единственное, что задело: намек на его, Желудева, якобы пристрастие к молоденьким мальчикам. Самое забавное, статья принадлежала перу известного

правдоискателя Семы Локоткова. Вот уж впрямь, чья бы корова мычала. Голубее Семы в Москве никого, пожалуй, не было, Борька Мосюков ему в подметки не годился. Обличительные пассажи в статье звучали как призывные стоны распаленного вепря. Можно наказать оборзевшего педика, но какой смысл? Желудев заранее знал, что Сема ответит, когда ему предъявят счет. «Стас, милый! — завопит восторженно, роняя слюни в бороду. — Это же суперреклама, разве не понимаешь?!» И будет отчасти прав.

Все-таки главное — выяснить, каким образом и по какой такой причине две враждующие газеты вдруг запели в один голос? Кто стоит за этим хлипким наездом? В размышлениях над этим вопросом Желудева застал звонок Киры Вахмистрова из «Эха свободы». По его голосу Желудев предположил, что, вероятно, случилось нечто действительно неординарное. Обычно подобострастный и пришепетывающий, на сей раз Кира частил как из пулемета, не давая хозяину слово вставить. Из невразумительного бормотания журналистской крысы Желудев все же сумел понять, что ему, Кире, тоже прислали или посулили некий сенсационный материал, и не только ему, но и Вовану Сикилидзе с телевидения, ведущему самой рейтинговой аналитической программы «И-го-го». Материал настолько взрывоопасный, что нельзя говорить по телефону.

— Хорошо, приезжай, — буркнул Желудев.

Через полчаса крысенок явился — суетливый, неряшливый, весь как на шарнирах, с пионерским хохолком на тыковке и с грязной растрепанной бороденкой. Зинаида на дух его не переносила, но из чувства христианского сострадания, как обычно, подала кофе и коньяку в стакане. Сперва Желудев слушал журналиста невнимательно, параллельно просматривая биржевые сводки, но внезапно услышал нечто, тряхнувшее его как разряд тока. Поднял руку и зловеще бросил:

— Ну-ка, ну-ка, повтори, Кира! Медленно повтори.

Озираясь то на дверь, то на окна, Кира повторил. Это было серьезно, очень серьезно. Серьезнее не бывает. В недавнем прошлом Желудева, в общем и целом блистательном, были, однако, некие эпизоды, о которых он предпочел бы забыть, и уж тем более надеялся, что они никому, кроме него, не известны. Оказалось, ошибся. Кое-что всплыло или грозило всплыть. Если верить недоумку. А как не верить? Факты, на которые Кира, трясясь от ужаса, намекнул, из головы не выдумаешь. Нефть, будь она неладна. Ее лиловые, сумасшедшие потоки, имеющие над человеком такую же мистическую власть, как золото. Первая Чеченская кампания. Тайный сговор пятерых. Из них троих уж нет, один — далече. А Желудев здесь, в Москве, в пределах досягаемости. В тот раз они кинули папу, но если бы только его…

— Кто он? — сухо спросил Станислав Ильич.

Смышленый крысенок понял без уточнений:

— Не назвался. Это естественно, ведь…

— Как и когда он передаст материалы?

— Сказал, позвонит сегодня или завтра.

— Сколько запросил?

— Еще базара не было, ведь…

— Заткнись. — Станислав Ильич созвонился с Васюковым, чей рабочий кабинет был в этом же здании, попросил немедленно зайти. Иван Зиновьевич прибыл через пять минут — подтянутый, сухопарый, никак не дашь седьмой десяток, в цивильном костюме, сидящем на нем как френч. Увидев Киру, генерал ласково улыбнулся:

— О-о, какие люди! Почему без микрофона, Кирюша, брат?

В его устах шутка прозвучала как «Почему без наручников?» — и журналист привычно побледнел. Как представитель творческой интеллигенции, или, проще говоря, совести нации, Вахмистров по-прежнему панически боялся особистов, даже тех, которые вроде бы плыли с ними теперь в одной лодке. Этих, приспособившихся, пожалуй, боялся особенно, уж слишком много они знали. Прозорливо и с тайным трепетом прочитывал на их чугунных лбах грозные цифры — 1937 год.