Принцесса и чудовище
Шрифт:
— Нет, — быстро ответил лорд, но опоздал: капитан заметил, как глаза Верони широко распахнулись в немом удивлении.
— Возможно, это он убил вашего сына, — рискнул Корд и был вознагражден вспышкой ненависти в глазах лорда.
— Я… это выясню, — процедил Верони.
Корд поджал губы — ему стало ясно, что Верони знает этого загадочного человечка, но он не из его людей. Но Демистону нужно было больше — он хотел знать, на кого именно работает этот человечек.
— Мой лорд! — раздался от дверей отчаянный вопль.
Демистон резко обернулся, непроизвольно нашаривая рукоять сабли. В дверях застыл слуга-старик. Его седые
— Лорд Верони, — позвал капитан.
Тот бросил на гостя холодный взгляд, и Корд понял, что Джилан окончательно пришел в себя.
— Капитан Демистон, — медленно произнес лорд. — Благодарю вас за ваше… предположение. А сейчас, пожалуйста, оставьте нас.
Корд посмотрел на мертвого Фарела, застывшего у ног отца, и медленно склонил голову.
— Примите мои соболезнования, лорд Верони, — сказал он, отводя взгляд от мертвеца.
Джилан сдержанно кивнул, и Корд, развернувшись на каблуках, пошел к дверям.
— Вилам, — лорд повысил голос. — Проводи гостя.
Потрясенный старик вскинул голову, словно очнувшись от кошмарного сна, и отлепился от двери. Он улыбнулся капитану — вымученной улыбкой, раз и навсегда заученной для обращения к господам, — и медленно зашаркал по коридору.
Корд шел следом, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом. Он отчаянно кусал губу, пытаясь разрешить новый ребус, появившийся перед ним. С одной стороны, все было ясно. Но с другой…
Из ворот особняка Верони он выскочил будто ошпаренный и с ходу взлетел в седло заплясавшей лошадки.
— Пошлите гонца в Башню! — крикнул он сержанту, изумленно взиравшему на начальство. — Фарел Верони мертв!
И вонзил каблуки в бока своего пожилого скакуна. Сейчас он хотел только одного — переговорить со старшим Летто. Немедленно.
На узкой улочке было тихо. Высокие стены каменных домов стиснули ее с двух сторон, как скалы, стискивающие потаенную тропу. Здесь, на оборотной стороне роскошных особняков, мало кто бывал. Зеленщик с корзинами, молочник с тележкой, мясник… Вот кто обычно навещал эти задворки. Крепкие дубовые двери с зарешеченными окошечками сливались с темными камнями, стараясь стать незаметными. Сюда почти никогда не заглядывало солнце, здесь царствовали тени. Даже слуги из особняков пользовались безымянной улочкой с великой неохотой — в одиночку лучше не появляться в этом лабиринте. Особенно вечером, когда в кромешной тьме здесь так легко встретить того, кто без лишних слов пырнет встречного кинжалом — просто так, проходя мимо, только из-за того, что времена нынче неспокойные и лучше ударить первым, не дожидаясь встречного выпада.
И все же этим стылым утром и этому мрачному уголку досталось немного тепла. Непривычно яркое для осени солнце раскинуло над городом шатер из пылающих лучей, такой плотный, что его отблески проникли даже на безымянную улочку. На самом ее дне таились тени, но
Стая голубей взвилась над домами — видимо, по соседней площади, излюбленном месте завтрака сизокрылых, проскакал всадник. Облако птиц взметнулось в небо, рассыпалось над крышами. Потом сгустилось вновь, и голуби, не особо и торопясь, потянулись обратно к площади, где на нагретых солнцем камнях их ждали любимые крошки.
Один из голубей отстал и, пролетая над расселиной городского пейзажа, спустился ниже, словно пытаясь заглянуть на самое дно безымянной улочки. Сделав круг над черной пропастью, он лениво, словно нехотя, опустился ниже и нырнул в темноту меж каменных стен.
Пролетев почти всю улочку, он развернулся, едва не чиркнув крыльями о камень, вернулся обратно и спланировал к крохотному козырьку над одной из ничем не приметных дверей. Отчаянно хлопая крыльями, голубь с лету взгромоздился на козырек, закачался на самом краю. Взмах крыльев поднял клуб пыли, птица дернулась, пытаясь взлететь, но все же осталась на месте, словно раздумав в последний момент. Она сложила крылья, потопталась на месте, а потом, вытянув шею, с тревогой глянула на неприметную дверь. Сначала одним глазом. Потом, звучно гукнув, другим.
Дверь была закрыта.
Тогда голубь задрал голову — совсем не по-птичьи, а словно копируя человека, — и взглянул вверх, на гладкую стену, над которой нависал карниз пологой крыши с водостоком на самом краю. В стене не было окон. На крыше — как голубь уже знал — тоже.
Птица потопталась на своем узком насесте и снова уставилась на дверь. Нахохлилась, присела — словно собралась спать. Да так и осталась сидеть, не сводя глаз с дубовой двери, перехваченной стальными полосами.
В дальнем уголке безымянной улочки, в том, что оказался за спиной у слишком умной птицы, вздрогнула темнота. Тени сгустились, словно пытаясь превратиться в нечто более осязаемое, и приняли форму человеческого силуэта. Он бесшумно проступил из тени прямо на стене, будто сотканный умелой рукой из нитей темноты, и превратился в реальность.
Это был невысокий человек в широкополой шляпе, надвинутой на самые глаза. Его подбородок терялся в высоком воротнике черного плаща, скрывавшего очертания фигуры.
Человек зашевелился, и черный плащ бесшумно раскрылся, выпустив наружу руку в черной перчатке. Длинная и гибкая, словно змея, рука согнулась, словно выуживая что-то из плаща, а потом вдруг распрямилась.
На дне темного колодца безымянной улицы сверкнул металл, и голубь взорвался ворохом перьев.
Уже мертвую тушку отбросило с карниза над дверью в темноту улицы. Он тяжело шлепнулся на камни мостовой, забрызгав их темной кровь. Светлые перья тяжелыми хлопьями покружились над дубовой дверью и скорбно опустились к ее порогу, как первый в этом году снег.
Силуэт человека вжался в каменную стену и растворился в тени, весь, без остатка, словно лед растаял в теплой воде.
Дверь, словно только того и ждала, тихонько приоткрылась. Потом, осмелев, распахнулась во всю ширь, выпустив в полутьму двух человек — низенького толстяка и широкоплечего грузного типа. Толстяк, в черной бархатной маске, свернул направо и начал подниматься по улице — к выходу на площадь. Здоровяк, прикрывавший лицо краем плаща, пошел в противоположную сторону, вниз, к лабиринту улочек, что должен был вывести его к кварталу Мастеровых.