Принцесса и мальчишки
Шрифт:
— Почему же на промокашке написал с ошибкой?
— С ошибкой? Откуда я знаю? На промокашке не считается… Это ведь не официальная бумага!
— В личных записях тоже не стоит делать ошибки. Садись! Включаю твою неофициальную ошибку в контрольную…
Это всех развеселило. Даже Мальгерчика. Вернувшись на место, он прошептал:
— Дорого ты мне обходишься… Придется еще полстраницы накатать, чтобы возместить причиненный тобой ущерб!
В этот день нас отпустили домой только после пения. Его нам добавили седьмым
Мальгерчик на минуту отстал, чтобы забрать ключ от квартиры у своего младшего брата. Эта ежедневная эстафета с ключом происходила и в школе, и на улице, иногда братья даже разыскивали друг друга по всему городу.
Я шел следом за Иркой, но в раздевалке потерял ее из вида. Я уселся на скамейку, полез за ботинками и тут только сообразил, что я наделал. Зачем я утром надел именно эти ботинки? Просто не подумал. Дома мама помогла мне обуться. А теперь? Как я зашнурую лыжные ботинки одной рукой, да еще левой? Были бы они с металлическими заклепками, а не такие, с дырками и растрепанными на концах шнурками.
Я с ненавистью уставился на свою правую руку: о том, чтобы освободить от бинта хотя бы пальцы, не могло быть и речи. На уроках этот проклятый бинт мне только жизнь облегчал: я мог ничего не писать, даже контрольную. Теперь же я сидел и злился на всех подряд: на того, кто толкнул меня на льду, на врача, соорудившего этот кокон, на Мальгерчика, болтающего на лестнице с братом, будто они целую вечность не виделись…
Народу в раздевалке поубавилось… Осталось несколько девчонок да еще Кавецкий, Фрончак и Левандовский, который обшаривал раздевалку в поисках своей шапки. Глупо было сидеть, уставившись на собственные ботинки, и я начал с ними сражаться…
Ничего у меня не выходило, так можно месяц колупаться! Я весь вспотел. Да и видно в раздевалке было плохо. Я продел шнурок в дырку, попытался ухватить и вытащить его с другой стороны, откинул с лица волосы… Неловкой левой рукой! Мученье…
Вдруг кто-то остановился между мной и окном, заслонив последний доступ света.
— Какого черта свет загораживаешь! — крикнул я и поднял голову, чтобы посмотреть, кто это такой умный.
Передо мной, уже в пальто, стояла Ирка. Она отступила на полшага.
— Извини… — буркнул я. — Я думал, это Франчак дурака валяет… Тут темно!
— Дай помогу, — сказала она.
И прежде чем я догадался, что она собирается делать, присела на корточки и принялась зашнуровывать мои ботинки.
Мне сразу стало холодно. А потом жарко. Будто меня кипятком ошпарили…
— Перестань… Ирка! Ты что?
Она уже зашнуровала один ботинок, подняла голову и улыбнулась:
— Но ты ведь сам не можешь… Я видела, что у тебя не получается…
< image l:href="#"/>Ни одно подходящее слово не приходило мне в голову. Как ей сказать, что она не должна этого делать? Что сейчас придет Мальгерчик… Что… Ну, что стыдно так, на глазах у всех. Чтобы девочка мальчику… И именно она… Как ей помешать? Не могу же я крикнуть: «Отцепись, отстань от меня!»
А может, никто и не заметит? Нет, я понимал, что это невозможно. В раздевалке стало тихо, наверное, все смотрят на нас… Я боялся поднять голову…
И тут раздался голос Левандовского:
— Ну вот она, наконец, эта шапка! Ирка, пошли, а то не достанем билетов… Ирка! Ты где?
Я поднял голову. И увидел вытаращенные от удивления глаза Кавецкого, глупую физиономию Фрончака… Ехидно ухмылялась Сковроньская, Милецкая уставилась на меня так, будто вдруг увидала перед собой черта, Данка, играя своей косой, не спускала глаз с Ирки…
Она первая и высказалась:
— Ха, ха… Какая любовь! Прекрасное зрелище, не правда ли?
— Вальдек! Иди сюда скорее, посмотри! — позвала Левандовского Сковроньская. — Ты порадуешься…
— Вот потеха! — прыснул Фрончак.
Как назло, на втором ботинке оборвался шнурок, и Ирке пришлось его связывать. «О чем она сейчас думает? — пронеслось у меня в голове. — Как стыдно!»
Милецкая захихикала:
— Девчонки! Настоящее кино, правда?
Тогда Ирка довольно громко, чтобы все слышали, сказала:
— Не обращай внимания… Какое тебе до них дело? Они же глупые!
— Ирка! — заорал вдруг Левандовский. Он отпихнул девчонок и с такой силой схватил Ирку за плечо, что берет слетел у нее с головы. — Ты с ума сошла! Брось сейчас же! Ты что, нанялась ему прислуживать? Не позорься!
Я встал. Ирка тоже. Мне показалось, что она побледнела. Я должен был немедленно врезать Левандовскому, да так, чтобы он летел через всю раздевалку. Я должен был разогнать все эти ухмыляющиеся рожи, поднять ее берет, и пусть тогда кто-нибудь попробует еще хоть слово сказать…
Да. Должен был… Но что я мог с этим своим забинтованным коконом? Как я проучу Левандовского одной рукой, да еще левой?.. Не успею я его ударить, как он собьет меня с ног. И он это прекрасно знает. Он прямо позеленел от злости.
— Прислуга! Вот, оказывается, ты кто! Жалкая прислуга!
Все с ним заодно. А мы молча стоим рядом. Кавецкий просто заходится от смеха. Я перестаю различать лица, только серые пятна… Я закрываю глаза, чтобы как-то прийти в себя. И тогда я слышу:
— Эй, ты, артист! Ты, кажется, что-то сказал… Я не расслышал!
Это Мальгерчик. Наконец-то он здесь! Прийти бы ему на пять минут раньше, ничего бы этого не случилось. Он снова что-то жует… и так, с набитым ртом, и говорит с Левандовским.