Принцесса и медведь
Шрифт:
Пробуждение было тяжелым. Из-за неудобной позы затекла рука, и теперь в нее словно вонзались ледяные иголки. Все тело ныло, а неудачно повернутая шея мстила пульсирующей болью в затылке. Проклятье! Виола протерла глаза и огляделась. Уже почти рассвело. Ряды виноградников терялись в густом тумане, который холодными щупальцами заползал под одежду, пробирая до самых костей.
Желудок требовательно заурчал. Виола поднялась со своего импровизированного ложа и, сорвав с куста тяжелую гроздь, утолила голод. На одном винограде долго не протянешь, но и на том спасибо.
Но что теперь? Главное —
Она побрела в клубящемся мареве почти на ощупь, не видя ничего кроме смутно проступающих из белесой дымки зарослей. Это было так странно и завораживающе. Виола словно утонула в молочном киселе, и мир вокруг уменьшился до расстояния вытянутой руки. Казалось, будто ее перенесло в иную реальность, в которой нет ничего, кроме нее самой и нескольких виноградных кустов, болтающихся в зыбкой пустоте.
Но вот послышались голоса и собачий лай. Иллюзия развеялась. Виола по-прежнему находилась в огромном враждебном мире, в котором ей предстояло как-то выживать. Она вдруг ощутила свою неприкаянность и острое одиночество. От жалости к себе перехватило горло, но она запретила себе распускать нюни. Слезами горю не поможешь, нужно действовать!
Озираясь по сторонам, Виола кралась между рядами кустов. Зеленые лапчатые листья с легким шелестом задевали одежду, роняя на нее холодные капли росы. Дымка понемногу рассеивалась, уступая место погожему дню. Нужно поторопиться. Вот впереди показалась каменная ограда поместья. Виола затаила дыхание. Собака ее, к счастью, пока не учуяла: судя по запаху жареного мяса, на кухне готовился завтрак, и у псины было куда более важное занятие, чем прогонять незваных гостей.
Виола сглотнула слюну. От былой тошноты не осталось и следа, и она совсем бы не отказалась от доброго шмата баранины или свинины.
Вдруг где-то рядом фыркнула лошадь. Виола подпрыгнула на месте от неожиданности. Неужели она нашла то, что ищет? Сделав несколько шагов в направлении звука, она увидела большую повозку, запряженную парой лошадей. Черт! Даже если бы Виола умела распрягать и седлать коней, это заняло бы целую вечность. С чего она вообще взяла, что если найдет конюшню, то там ее будет дожидаться оседланный скакун?
Но не стоит впадать в уныние. Раз не удастся выбраться отсюда на коне, то, может, получиться на телеге? Виола подошла к повозке и приподняла сукно, прикрывающее груз. Это были бочки, судя по запаху — с давленым виноградом. Наверняка, их повезут на ярмарку или на винокурню. Да все равно куда, лишь бы подальше отсюда!
Эх, была не была! Виола забралась в телегу и, примостившись в углу, спряталась под пыльной дерюгой. Теперь главное не чихнуть!
Через несколько минут передок слегка просел под чьим-то весом. Свистнул хлыст, заскрипели колеса, и телега неспешно тронулась, увозя Виолу в туманную даль.
Глава 44
Несколько месяцев спустя.
— Она умирает, — голос настоятельницы Корнелии
«Это про меня», — мелькает в измученном мозгу, но Виоле уже все равно. Окружающий мир колеблется и расплывается, словно марево над раскаленной землей.
Вот уже вторые сутки боль — это все, что определяет ее существование. Дикая, невыносимая, изнуряющая боль. Виола уже и не помнит свою жизнь до этой боли. Кажется, она длится целую вечность и будет продолжаться еще долго-долго, до самого конца. Если смерть означает избавление от этих мук, то Виола согласна умереть прямо сейчас.
Схватка ослабевает, и Виола замирает, скорчившись на боку. Сейчас ей не больно. Ей страшно. Страшно вдохнуть, страшно пошевелиться, страшно спугнуть это блаженное состояние.
Пассивное ожидание новой боли — само по себе мучение. Небольшая передышка, и вновь от боков живота к пупку пробегают мурашки. Они щекочут, покалывают, царапают кожу острыми коготками. Что-что сдавливает, напрягается изнутри. Нет, пожалуйста, еще минуточку! Еще чуточку полежать. Просто полежать, а не корчиться, как полураздавленный червь. Виола задерживает дыхание и застывает. Вот бы найти такую позу, в которой было бы не так больно!
Боль пока что еще терпима. Может, получится к ней приспособиться? Как-то с ней жить? Но нет. С каждой секундой, с каждым ударом сердца она усиливается, набирает мощь. Виолу словно распяли на дыбе, и палач подносит заточенный крюк к ее животу. Вот он поглаживает кожу, слегка оцарапывая ее. Вот проводит с нажимом, так, что вдоль позвоночника пробегает огненная волна. Виола зажмуривается до вспышек в глазах. Она уже знает, что ждет впереди, и жалобно стонет от самого лишь предчувствия. Едва она успевает сделать короткий вдох, как в нутро вонзается острие, а в поясницу одновременно втыкают раскаленную кочергу и ворочают ею, раздирая плоть на куски.
Больно… Как же больно! Виола слепнет и глохнет. Ее затягивает в другую, кошмарную реальность, где все дымится пылающей серой и залито кипящей смолой.
Безжалостный мучитель подвергает Виолу все более изощренным пыткам. Ее пронзают копьями, заживо потрошат, кувалдой дробят кости таза на мелкие осколки. Она уже не кричит и не мечется, а истошно воет, разрывая в клочья скомканную простыню.
— Дыши! Дыши! — сквозь звон в ушах пробиваются голоса, но Виола не понимает, чего от нее хотят. От боли она не может ни выдохнуть, ни вдохнуть. Ей хочется свернуться в ком и заползти в какую-нибудь дыру. Размозжить о стену голову. Выпрыгнуть в окно. Что угодно, только бы закончился этот кошмар!
Ей кажется, что сейчас она умрет, что невозможно вытерпеть такую боль, и не умереть, но с каждой секундой боль становится все сильнее. Тело выгибается дугой, с искусанных губ слетает надсадный вопль.
— Молитесь, сестры, — словно из-под толщи воды до нее доносится голос настоятельницы Корнелии. — Придется разрезать живот, чтобы достать ребенка.
— Но ведь она умрет!
— Она не может разродиться уже вторые сутки! Они оба умрут. Мы должны попытаться спасти младенца!
Виоле уже все равно. Пускай разрезают, пускай достают этого проклятого ребенка, только бы прекратилась эта чудовищная пытка!