Принцесса Володимирская
Шрифт:
Вся толпа совершенно онемела…
– Неужели вы не чувствуете, неужели вам не говорит сердце, что это правда, что я вам правду сказала?
И эти слова были произнесены молодой девушкой с таким странным оттенком в голосе, что коснулись, тронули до глубины души всех присутствующих. И что страннее всего, каждый из них теперь действительно как бы почувствовал, что молодая девушка выразила то, что мелькало и у них в голове. Но оно казалось им настолько бессмысленным, что никто из них не решился сказать об этом вслух; каждый из них думал то же, а она сейчас
Все присутствующие смутились, глаза всех остановились на старой графине, ожидая от нее взрыва негодования, хотя какого-либо возражения или слова, какого-либо протеста.
Но графиня сидела неподвижно, как оцепенелая, бледнее снега, и не сразу два слова сорвались невнятно с ее языка:
– Что?! Безумная!.. Ты безумная! – прибавила она через мгновение. – Она от горя сошла с ума! – обернулась графиня ко всей толпе.
Но эти слова только более воодушевили Людовику. Ее горе, ее отчаяние как бы исчезли под наплывом негодования и чувства мести. Она вполне владела рассудком, и мысли в голове были яснее, чем когда-либо. Она была так искренно, так твердо убеждена в том, что говорила, обвиняя четырех лиц в преступлении, что именно эта искренность, это убеждение проникли и во всех присутствующих.
– Вы сестра отца моего, но он не любил вас, а вы его ненавидели так же, как я ненавидела всегда вас. Вы теперь наследница всего его состояния и замка, но, прежде чем вы вступите в ваши права, я здесь буду распоряжаться, но не имуществом, а чтобы отомстить за отца и раскрыть преступление. Я обвиняю вас, вашего друга капеллана, человека злого и коварного, и этих двух пришлых людей, никому не известных. Я докажу это преступление, я все вспомню и расскажу, хотя бы и то, как когда-то отец Игнатий усыпил меня из какого-то флакона и целовал, когда я была в бессознательном состоянии.
– Безумная! Безумная! – воскликнула графиня.
Но в ту же минуту кто-то вскрикнул и выдвинулся вперед.
Это был камердинер графа. Он бросился к Людовике со словами:
– Усыпил? Флакон? У меня флакон! Чужой! Вот он! Я нашел у постели.
И лакей, вытащив из кармана маленький флакончик, поднял его вверх дрожащею рукою.
– Вот он, Господь, наказывающий злодеев! – воскликнула Людовика. – Это флакон отца Игнатия, такой же был у него в руках, когда он меня…
Но Людовика не договорила и схватилась за сердце, которое, казалось, готово было перестать биться.
Странный гул и ропот прошел по толпе всех этих домочадцев разных национальностей. Еще недавно разделенные на три лагеря, хотя в шутку, теперь они были проникнуты одним чувством, общим для всех, одною тревожною мыслью и проникнуты одним желанием – выяснить дело, страшное происшествие.
– До тех пор, – вскрикнула Людовика, – покуда здесь не будет правительственный судья из Киля и не возьмет все дело в свои руки, до тех пор я здесь приказываю. Хотите ли вы мне повиноваться во всем?
– Да, приказывайте, – решительно и громогласно было ответом.
Старая графиня поднялась с места, хотела что-то приказать, но Людовика бросилась к ней, как бы боясь, что старая графиня убежит.
– Извольте идти в свою горницу, – приказала она. – Вы будете заперты там, покуда не появится здесь член магистрата. Отведите ее! А этих трех злодеев запереть сейчас в библиотеке и поставить караул!
Или случившееся в замке заставило всех потерять рассудок, или в голосе Людовики было что-то, чему повинуется всякая толпа, иногда просто бессознательно, так или иначе, но даже старая графиня двинулась быстрыми шагами в свою горницу, а за ней последовало несколько человек, как бы караулом сопровождая ее.
И только один из них, немец, по дороге бормотал что-то, похожее на извинение.
В этот вечер графиня действительно была как бы арестована в своих комнатах.
Капеллан с двумя новыми приятелями был заперт на ключ, который дворецкий передал молодой барышне. У двери были поставлены и сменялись часовые.
Людовика, распорядившись всем и послав трех человек известить власти Киля о преступлении, совершенном в замке, сидела у себя, но сидела как статуя, без единой мысли в голове.
Ей казалось, что вчерашняя Людовика умерла и что она чувствует в себе совершенно иное существо, не имеющее ничего общего со вчерашней девушкой.
Отомстить и умереть – вот единственная мысль, которая не покидала ее головы. Отомстить мудрено, но надо, умереть очень легко, мало ли есть способов самоубийств. И Людовика спокойно, даже без отчаяния, без страсти и огня решила бесповоротно и даже рассчитала, что через месяц или полтора, сделавши то, что она обязана была исполнить, она может уже быть там же, где теперь отец.
Среди ночи не спавшее, конечно, население замка прислушалось к гулу колес и копыт, который несся со стороны дороги.
В замок явились два экипажа с разными правительственными лицами из Киля.
С этой минуты власть в замке перешла в руки пожилого, никому не знакомого человека. По шитью на его кафтане всякий догадался, что это главный судья из города. С ним вышел из экипажа военный, которого не приглашали, но который придал всему делу еще более важное значение.
Тотчас же вновь все было осмотрено, взвешено, передумано, все по очереди были допрошены.
Судья относился с одинаковой строгостью и холодностью ко всем. Только с одной графиней он вел себя несколько вежливее.
Отец Игнатий не мог быть вызван к допросу, и все чиновники сами посетили его в большой библиотеке. После допроса судья по просьбе капеллана остался с ним на несколько минут наедине.
Это было уже около пяти часов утра. От отца Игнатия судья снова отправился на половину старой графини и говорил с ней тоже наедине около часа.
Потом все население замка, усталое и измученное всем перечувствованным, решилось отдохнуть. И никогда, быть может, за последние годы замок не спал таким крепким сном, как теперь. Даже бедная молодая девушка, и та дремала, сидя в кресле, и бредила в полудремоте, и стонала, и глубоко вздыхала.