Принцесса Володимирская
Шрифт:
Служанка ее, Августа, которой принц тоже почему-то был ненавистен и которая, как добрая женщина, держала сторону ласковой и щедрой барышни, доложила Алине о присутствии в доме принца.
Алина, уверенная в том, что Дитрих уже на дороге к другу своему и что Генрих будет в Берлине через неделю или раньше, почувствовала себя смелее, чем когда-либо.
Она вышла к принцу, не ответила даже кивком головы на его насмешливо-почтительный поклон, и сцена между ними вышла настолько же краткая, насколько бурная.
Когда-то Алина часто думала и говорила при мысли о принце: «Ты еще меня не знаешь!»
И действительно, теперь принц Адольф должен был сознаться, что эта
Алина, выйдя в гостиную, остановилась посреди комнаты, скрестив руки на груди, и, холодно закинув назад голову, выговорила, сдерживая себя:
– По какому праву вы стали являться ко мне без доклада, без моего позволения и даже наперекор моему желанию?
– Я полагал, сударыня, что я имею это право.
– В самом деле? Объясните, пожалуйста, эту бессмысленную загадку: чем, каким образом и когда вы получили это право?
Принц хотел заговорить и запнулся. Он не мог решиться вслух выговорить, что именно дало ему это право. Деньги, на нее истраченные, дали это право. Она у него в долгу… Но ему, принцу, тратящему около миллиона, считать те тысячи, которые пошли на Алину, просто унизительно даже… И как заговорить об этих грошах этой красивой, горделивой женщине, которая теперь, в минуту гнева, положительно похожа не на странствующую артистку, а скорее на королеву, принимающую своего подданного. Когда-то принц два раза в жизни был представлен Марии-Терезии и тогда же заметил, насколько женщина-монарх не похожа на всех других женщин: могущество и власть делают из нее что-то особенное. Точно так же теперь эта артистка, происхождение которой никому не известно, поразила принца именно тем, что напомнила ему аудиенцию у императрицы австрийской.
При этом мгновенном впечатлении принцу внутренне стало и смешно и отчасти удивительно. В самом деле, быть может, она дочь какого-нибудь государя, или курфюрста саксонского, или шаха персидского, как уверяет молва.
Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове принца; но тем не менее прошло несколько времени в молчании с его стороны, и Алина вымолвила снова:
– Я жду вашего ответа. Желаю знать, что вам угодно.
Алина села, предложила гостю тоже занять место с другой стороны стола, то есть на почтительном расстоянии от себя.
Принц сел, насмешливо усмехаясь, но внутренне еще не решил, что говорить. Он начал что-то, не кончил – начал другую фразу и наконец смолк.
– Это все очень трудно сразу объяснить вам… Вы знаете, что с первой минуты нашей встречи я безумно полюбил вас… – начал было снова принц фальшиво-чувствительным голосом, но Алина перебила его.
– Позвольте!.. Эти глупые объяснения в любви уже давно надоели мне. За последние годы я могу начесть тысячи таких объяснений, таких признаний в любви, которые преследовали меня по всей Германии постоянно – бывали искренние, бывали фальшивые, и наивные, и дерзкие, – но одно из самых пошлых признаний в любви, которые я когда-либо слышала, – это, конечно, ваше.
Принц невольно, хотя едва заметно, дернул головой, и Алина должна была прибавить:
– Да, именно пошлее вас я не встречала человека. Имя ваше и образ жизни достаточно известны всему вашему отечеству, впрочем, это не мое дело. Вопрос о том, как вы себя ведете, касается короля и ваших родственников, но никак не меня… Вместо того чтобы выслушивать ваши объяснения, позвольте мне объясниться за вас. Вы говорите, что вы любите меня, – я этому не верю и очень рада, что этого нет. Я тысячная женщина, за которой вы от праздности стали ухаживать. Я давно собиралась сама объясниться с вами, но все откладывала, так как все, что я могу сказать вам, более или менее неприятно нам обоим. Теперь ввиду ваших чересчур страстных поступков, изобличающих в вас или слишком малое воспитание, несмотря на ваше происхождение, или слишком большое самолюбие, я должна объясниться, чтобы избавиться от вас. Итак, я отвечаю. На ваше признание в любви я отвечаю, что я ему не верю. На вопрос, не могу ли я любить вас, отвечаю: конечно, нет. И всякий человек, близкий вам родственник или друг, объяснит вам мои слова. Если у вас нет ни друга, ни такого родственника, то обратитесь к третьему способу – встаньте. – И Алина невольно не удержала себя и рассмеялась.
– Встаньте и посмотритесь в зеркало. Оно вам скажет, что среди разных затей праздной жизни вы забыли, что время все шло и уходило, и для вас прошло. Может ли девушка в моем положении, хотя бы и сирота, полюбить человека, как вы, у которого, кроме происхождения и богатства, нет ничего… Понимаете? Ничего более.
И Алина, желая проверить по лицу принца впечатление от своей прямой и резкой речи, взглянула ему в лицо, но не нашла на нем ни злобы, ни гнева; даже досады не было на лице принца. Алина невольно покачала головой и прибавила:
– Вы даже не верите моим откровенным словам; вы думаете, что я в минуту гнева преувеличиваю. Вы не верите, что я действительно о вас самом – как бы вам сказать это, – самого маленького мнения. Вы действительно принадлежите к числу таких лиц, которые, как часто говорю я за глаза, а теперь считаю возможным сказать это вам и в глаза, которые уродились на свет при странном сочетании нравственных качеств: они титаны самолюбием и самодовольством и пигмеи рассудком, способностями, качествами. Искреннее и глубокое убеждение, что они все могущественны во всех отношениях, и в особенности неотразимы для всех женщин, делает их еще смешнее, еще глупее, еще мельче! Я все сказала, и ваше упорное молчание должна поставить вам в заслугу, в честь: вы как бы невольно соглашаетесь, что все, мною сказанное, вполне справедливо. Затем позвольте просить вас стать со мною в такие отношения, как если бы мы никогда с вами не были знакомы. Это тем более будет легко и удобоисполнимо, что я располагаю вскоре покинуть Берлин.
Принц действительно не был ни озлоблен, ни взбешен. Он действительно был такой титан самодовольства и себялюбия, что не поверил ни единому слову. Одно только немного кольнуло его – это напоминание Алины о его годах. Единственное, что сознавал сам принц, о чем изредка думал и сожалел, – это потерянная молодость. Он поневоле должен был сознаться самому себе, что он внешностью и силами, конечно, далеко не тот принц Адольф, который когда-то действительно легко достигал победы.
Предложение обратиться за советом к зеркалу тоже заставило принца ядовито усмехнуться, но затем все остальное, сказанное Алиной, что было гораздо резче по форме и по мысли, не тронуло принца Адольфа ни на волос – этому всему он не верил.
Но при последних словах Алины принцу надо было отвечать, и снова он не знал, как ответить, снова не хватило у него храбрости, даже наглости сказать этой красавице:
– Прежде чем выгнать меня вон, не угодно ли будет вам заплатить мне то, что вы должны.
Вдобавок принц понял, что самолюбивая и раздраженная теперь донельзя красавица способна вынести ему ту единственную драгоценную вещь, которую он у нее видел, – браслет, который она надевала в концерты; она способна бросить вещь ему на стол, которая может возместить хотя бы половину всех издержек его на ее обстановку.