Принцесса Володимирская
Шрифт:
Давно ли полузнакомый юноша явился перед ее глазами под деревом бульвара в ту минуту, когда она грустно почувствовала, что она одна-одинехонька на свете!.. И этот юноша оказался в состоянии иметь влияние на всю ее жизнь! Он оказался другом Генриха.
Но затем она сделала роковой шаг, сама теперь это сознавала, хотя смутно колебалась, и вот – прежде чем разразится над ней новая беда, которую она еще только чувствовала, – является новый спаситель, едва живой старик! И Алина была в таком волнении, так чутко насторожились в ней все чувства, что если бы этот старик
Но старик, подняв на красавицу свои маленькие, мутные, полуввалившиеся глазки, начал свою таинственную беседу с вопроса – с трех-четырех слов, и эти слова все объяснили Алине. То, что она продолжала еще считать своей глупой фантазией или напраслиной на друга, стало вдруг действительной, ужасной правдой.
– Давно ли вы знаете г-на Стадлера? – выговорил старик.
Алина, всем телом двинувшись к старику, схватила стул, села против него и взяла его старую, костлявую руку в свои красивые руки.
– Неужели это правда? – вскричала она. – Неужели я здесь в западне?
И старик, ласково взглянув в ее лицо, наклоненное близко к нему, улыбнулся. Ввалившийся, без зубов рот, с рядом морщин кругом, сложился не в улыбку, а скорее в гримасу, но гримаса эта была добрая, внушившая Алине еще большее доверие.
– Вот молодость! – проговорил старик. – Сразу догадались, о чем я пришел говорить.
И старик начал речь, содержание которой Алина вперед знала.
Ничего нового не сказал он ей. Он только подтвердил ее собственные подозрения.
Алина узнала от старика, что Стадлер действительно человек опасный; старик знал его лично только с неделю, так как жил прежде у его родственника, но по репутации он знал Стадлера уже лет десять.
– Он злой, коварный, дерзкий, умный замечательно, но в высшей степени безнравственный человек, способный на все дурное, хотя бы даже на преступление. В его прошлом, и даже недалеком, есть одно преступление, почти убийство, и почти… – выговорил старик, оживляясь, – да, почти, если не совсем так же, как теперь, при подобной же обстановке. Молодая красавица сирота отдалась в его власть, видя в нем друга, спасающего ее от бедности, и он погубил ее.
Старик не знал подробностей этого недавнего события, но обещал Алине узнать все от одного знакомого, служившего у Стадлера.
Но Алина уже не слушала последних слов. Какое ей было дело, чем запятнал себя человек, которому она ребячески, почти слепо отдалась? Главный, настоятельный вопрос был иной! Как спасти себя, как поправить ошибку, уничтожить скорее замыслы врага?!
Старик безостановочно продолжал что-то рассказывать, мерным, старческим голосом, дряхлым, уже довольно уставшим, когда Алина, схватив себя за голову руками, вдруг залилась слезами.
Чувство беспомощности, сознание своей робости и бессилия запало в сердце Алины.
Редко и давно уже не случалось ей плакать так горько, как теперь.
– Но что же мне делать? Что могу я одна?
– Как что? – изумился старик и даже выпрямился на своем стуле, даже будто оскорбленный такой мыслью. – Как что делать? Честная девушка должна тотчас уйти из этого дома.
– Уйти, но куда?
– К себе! Домой!
– Так вы ничего не знаете? Так я скажу вам.
И Алина передала старику все, что случилось с ней в последние дни. Она объяснила ему, что, с одной стороны, принц Адольф поднял, конечно, на ноги всю берлинскую полицию и грозит посадить ее в тюрьму; с другой стороны – друг, явившийся спасти ее, является еще более опасным врагом. А тот, которого любит она, на верность которого может рассчитывать… его еще нет, он может быть еще только через несколько дней, и тогда, конечно, она спасена, и на всю жизнь.
Узнав все положение дела до мельчайших подробностей, старик подумал и вдруг добродушно рассмеялся:
– Если все это так, все это правда – и про этого негодяя принца королевского дома, и про богатого, обожающего вас жениха… если правда, что вы хотите спасти себя, то это дело самое простое. Сегодня Луиза сбегает к моей племяннице, верст за шесть отсюда, на ее ферму. Ночью она будет назад, а рано утром, мы все втроем отправимся к ней на житье, пока не явится ваш жених.
– Но если мое пребывание откроют там, то я погибла – я буду в тюрьме.
Но старик, ухмыляясь, потряс головой.
– Не беспокойтесь! Кто может подумать, чтобы вы вдруг очутились в такой глуши, версты за две от всякой дороги, на бедной мельнице, у которой и колесо-то едва действует. Не спорю – может быть, через месяц-два полиция разыщет беглецов и найдет вас на этой мельнице; но ведь вы ожидаете жениха через несколько дней?
Несколько минут спустя вопрос о новом бегстве был уже решен, и старик послал Луизу к тетке с тем, чтобы молодая девушка была назад к ночи.
Алина хотела было немедленно отправиться с Луизой, не теряя ни секунды, но это оказалось невозможным, так как старик, давно не видавший своей племянницы, не знал, живет ли она еще там со своим семейством. Она собиралась продавать свою мельницу и, быть может, уже продала. Если бы в этой мельнице были чужие люди, то, конечно, беглецы попали бы в еще худшее положение… Алина, полная тревоги, поневоле осталась и, ожидая каждую минуту приезда Стадлера, ожидала от него всего… всякого злодейства!
Луиза быстро собралась, с узелком, в который взяла на дорогу хлеба и несколько огурцов, весело выпорхнула в ворота и, обернувшись за несколько шагов от деда, весело послала ему поцелуй, а затем исчезла в кустах.
Старик, сильно уставший от речей, объяснений и волнений этого дня, через силу, едва таща ноги, снова пришел к барышне и снова сел на тот же стул. Отдохнув и отдышавшись, он объявил Алине, что пришел опять на минуту сказать ей только одно новое, что пришло ему на ум.
По его мнению, им невозможно было бежать вместе. Алина должна была скрыться наутро одна; он же с Луизой должен остаться, чтобы внучка могла навещать ее на мельнице и доводить до ее сведения все, что случится нового.