Принцессы немецкие – судьбы русские
Шрифт:
Серьезные историки, сторонники обеих версий, написали немало статей и книг (Н. К. Шильдер, В. В. Барятинский, Н. М. Романов), привели в подтверждение своего мнения огромное количество доводов, в большинстве весьма убедительных. Но к общему решению так и не пришли. Не раз уже в конце XIX и в XX веке говорили о том, что точку в споре может поставить изучение останков, лежащих в гробнице в Петропавловском соборе. Но решение об эксгумации так и не было принято. Зато появился слух, что могилу якобы вскрывали, гроб открывали – он оказался пустым. Очередной слух, ни одним очевидцем не подтвержденный. Более того, возник еще один слух: будто Елизавета Алексеевна тоже не умерла, вместо нее тоже похоронили другую, а она ушла в Сырков монастырь Новгородской губернии, где провела затворницей в молчании 20 лет под именем Веры Молчальницы. Хотя свидетелей ее смерти более чем достаточно, и вряд ли возможно было их всех уговорить скрыть ее уход, подмену тела… Да и зачем? Кто помешал бы безутешной вдове императора, не таясь, уйти в монастырь?
К слову, личность Веры Молчальницы была установлена: звали ее Верой Александровной Буткевич. Аристократка, оставшаяся без средств к существованию и без всякой надежды на поддержку, ушла в монастырь примерно в то время, когда скончалась Елизавета Алексеевна. Но если бы даже не стало известно, кто скрывается под именем Веры Молчальницы, тайный уход Елизаветы в монастырь представляется абсолютно невозможным.
Александр – другое дело. В России прецедента отречения не было, да он был и не нужен. Более того, для династии он был опасен. Александру просто не позволили бы публично отречься и уйти в частную жизнь. А он о такой жизни мечтал. И в юности, и в последние годы. Его злополучная последняя поездка из Таганрога в Крым как раз и была связана с этой мечтой: он купил у графа Кушелева-Безбородко Ореанду, изумительной красоты место на берегу моря, недалеко от Ялты. Сказал: «Я скоро переселюсь в Крым. Буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку». Возможно, он решился.
Но мне все же кажется, что эта покупка – еще одно свидетельство, что Александр действительно скончался в Таганроге. Слишком расходится его «превращение» в Федора Кузьмича с тем, о чем он мечтал, к чему определенно готовился. Разумеется, он мог передумать, мог решить воспользоваться болезнью. Но без помощников в таком случае не обойтись. Кто-то ведь должен был найти труп, который можно было выдать за тело Александра, да и близкие должны были вести себя так, чтобы у окружающих не возникло сомнения в его смерти. Такие люди рядом были. Это ближайший друг императора генерал-адъютант Петр Михайлович Волконский, лейб-медик баронет Виллие и доктор Тарасов. Но что они могли без Елизаветы Алексеевны? Кто бы ни лежал в гробу, только ее искренняя скорбь могла убедить: государь умер. Смогла бы она так сыграть? Не сомневаюсь. Ведь она и в самом деле навсегда прощалась со своим любимым. А вот могла ли согласиться участвовать в такой мистической драме? Мне кажется, это противоречило ее характеру – она не любила, да и не умела лгать. Но вместе с тем разве могла она отказать ему в просьбе, в том, что было для него так важно?… Нет ответа.
Она оставалась в Таганроге, а в это время в столице происходили события, которые могли изменить будущее России. И ей в этих событиях отводилась не последняя роль. В канун восстания 14 декабря 1825 года группа декабристов снова высказалась за возведение на престол Елизаветы Алексеевны. В их числе был Владимир Иванович Штейнгель, герой Отечественной войны, автор появившихся в печати вскоре после победы «Записок касательно составления и самого похода Санкт-Петербургского ополчения против врагов Отечества в 1812 и 1813 годах с кратким обозрением всех происшествий, во время бедствия и спасения нашего Отечества случившихся». Любопытно, что будущий декабрист представлял царя как главного вдохновителя освободительной войны. Александр поспешил отблагодарить автора – наградил драгоценным перстнем.
Но время шло, а положение народа, который не щадил жизни в боях за свободу Отечества, не менялось. Зато резко изменилось отношение к императору многих офицеров, прошедших войну. Один из них пытался открыть глаза Александру: «Народ, освещенный заревом Москвы, – это уже не тот народ, которого курляндский конюх Бирон таскал за волосы в течение десяти лет». Но император упорно не делал ничего, чтобы облегчить положение крестьян, вчерашних воинов, героев, спасителей Отечества.
Чем восторженнее было отношение к государю сразу после победы, тем острее, болезненнее становилось разочарование. Так случилось и со Штейнгелем. В ночь перед восстанием 14 декабря он даже составил специальный приказ войскам:
Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому неготовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!
В показаниях следственной комиссии Штейнгель объясняет, почему декабристы были готовы возвести на трон Елизавету: «В народе на государыню смотрели как на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особое участие, и потому смело можно сказать, все сердца на ее стороне». Самое поразительное (или закономерное?), что в то самое время, когда Штейнгель писал свой приказ восставшим войскам, на семейном совете кто-то из членов царской фамилии тоже предложил провозгласить Елизавету самодержавной императрицей. О гневе Марии Федоровны потом не один год с ужасом вспоминали те, кто был в тот декабрьский день в Зимнем дворце. Ее-то не предложил никто…
А виновница очередного приступа ярости свекрови ничего об этом не знала. Она оставалась в Таганроге. А чтобы добраться из Петербурга в Таганрог, даже фельдъегерю, которому не приходилось тратить время на ожидание лошадей, нужно было не меньше недели. Но вести из столицы, хоть и с опозданием, все-таки доходили. Елизавета была ошеломлена поведением Николая: он же прекрасно знал об отречении Константина, зачем устроил эту трагикомедию с присягой старшему брату, потом – с переприсягой?! Во всем происходящем она винила себя: не сумела родить наследника и тем самым, пусть и невольно, вызвала кризис власти. Она хорошо знала и свекровь, и ее любимца Николая и понимала: добром интрига вокруг престолонаследия не кончится. И все-таки расстрел восставших ее потряс: «Боже! Что за начало царствования, когда первый шаг – стрелять картечью в подданных!» Но действий декабристов тоже не одобряла, считала их безумцами. Была уверена: будь жив Александр, ничего подобного не случилось бы.
О казни пятерых она узнать не успеет… А вот узнала ли она о более чем странном поведении вдовствующей императрицы у гроба сына, неизвестно. Если узнала, то, наверное, поняла (ведь она умела, как никто, разбираться в тайных мотивах слов и поступков свекрови), в чем смысл неуместно и громко повторяемых Марией Федоровной восклицаний: «Oui, s'est топ с her fils, топ cher Alexandre!» («Да, это мой дорогой сын, мой Александр!»). Эти возгласы слышали многие. Недоумевали: зачем матери при виде тела сына понадобилось повторять такие слова? Может быть, и в самом деле – подмена, может быть, матушка так неуклюже пытается успокоить общественное мнение (мол, кто-кто, а мать не перепутает сына ни с кем другим, так что не следует сомневаться: император Александр мертв)? Во всяком случае, сторонники версии подмены тела толкуют странные слова Марии Федоровны именно так.
А Елизавета вскоре после 19 ноября писала матери:
Я не способна передать то, что испытываю. Это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию… Если бы я еще не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему!