Принцессы Романовы: царские племянницы
Шрифт:
Вернувшись в Курляндию, Анна застала там безрадостную картину. Положение ее, как финансовое, так и политическое, стало еще более трудным. Престарелый герцог Фердинанд не хотел платить вдовствующей герцогине ежегодное содержание в 40 тысяч рублей, а потому всячески пытался лишить силы брачный контракт покойного племянника. Курляндская шляхта тоже считала, что русский двор обходится ей слишком дорого. Плелись интриги, оппозиционная партия упирала на то, что герцог Фридрих Вильгельм был только формально объявлен совершеннолетним, а на деле он не дотягивал до нужного срока. А раз наличествовал такой политический подлог, то и свадьба с ним была чистой фикцией. В конце концов Бестужев стал собирать причитающиеся Анне деньги с помощью русских драгун. Начальствовали над отрядом два курляндских комиссара. Шляхта роптала. На сеймах шли бесконечные дебаты. Образовались две партии – русская и польская.
Велись разговоры о будущем браке герцогини, но как-то вяло. А природа меж тем брала свое. Анна устала ждать женихов и нашла свое женское счастье, став любовницей своего гофмейстера. Можно сказать иначе, чтобы было вполне в духе времени: Анна сделала Бестужева своим фаворитом.
А что? При назначении в Курляндию Бестужеву было сорок восемь лет – тридцать лет разницы. Время не оставило нам изображения Петра Михайловича Бестужева, но, судя по воспоминаниям современников, он и в пятьдесят был весьма представителен, умен, на хорошем счету у государя, а в Курляндии он стал для Анны защитником, другом и вообще самым близким человеком.
Каким образом достигло ушей царицы Прасковьи известие о любовной связи Анны с ее гофмейстером – неизвестно. Вряд ли дочь сама рассказала об этом матери, когда гостила в Измайлово. Отношения у Анны с матерью никогда не были доверительными. Что герцогиня уж точно делала, так это жаловалась на тяжелое житье в Курляндии, на скуку и, если можно так выразиться, на бедность. В этом вопросе Прасковья Федоровна была, конечно, на стороне дочери. Анна дочь русского царя, поэтому двор свой должна содержать сообразно своему положению. Вдовая царица рисковала писать с обидами и просьбами даже государю-батюшке. Вот выдержка из одного из ее посланий, которую она для убедительности снабдила пунктами:
«1. Правительствующий сенат, не получа указа именного из походу, никакого денежного вспоможения на пути моей царевны учинить не хочет, о чем прошу указу к тому сенату.
2. Из моей определенной дачи, как вам известно, бывшую мою царевну отпуская, всяческие снабдивала, и посуду серебряную с ней отпустила, а ныне мне того отпустить мочи нет.
3. Соизволили писать ко мне, что в Курляндии все ей, царевне моей, определено; а чем ей там жить и по обыкновению княжескому порядочно себя содержать, о том именно не означено. Прошу о подлинном того всего себе уведомления; из вашей ли казны, или с подданных того княжества назначенные денежные доходы впредь имать ей».
И так восемь пунктов, а последний самый примечательный: «Прошу вседокучно, по своей крайней милости и по своему слову, переменить оттуда прежнего гофмейстера, бывшего прежде при царевне моей, который весьма несносен, и тем нас не печалить; а быть на его месте впредь иному, кому вы соизволите».
Чем уж так раздражал царицу Бестужев? Можно, конечно, предположить, что ее волновали вопросы нравственного характера, и вообще, что люди скажут, и уж если так приспичило, то найди себе кого помоложе, а не старика-любострастника. Конечно, такие соображения могли иметь место, на то она и мать, но больше всего, кажется, и письма тому свидетель, царицу Прасковью раздражала самостоятельность дочери.
Когда трон достается юной принцессе, семья всегда тут как тут. Так будет и с юной Фике (будущей Екатериной Великой). Когда ее призвали в Россию в качестве невесты наследника, мать ее, Иоганна Елизавета, приехала в Россию и тут же стала заявлять права, которые вовсе не соответствовали ее положению и уму. Курляндия не Россия, но и там есть такое понятие, как трон, дочь при нем герцогиней, а Прасковья Федоровна не кто-нибудь, а царица великого государства. В Курляндию ей ехать не хотелось, но она желала контролировать поведение дочери, хотела окружить ее своими людьми. В преклонных летах власть всегда соблазнительна. Но Анна не слушала советов матери.
Больше государю писать об отставке Бестужева Прасковья Федоровна не отважилась, но к государыне Екатерине Алексеевне с подобной просьбой обращалась неоднократно. Она уже очень давно, почти сразу, нашла правильный тон в общении с царствующей семьей.
Отношение в России к супруге Петра было, как говорят сейчас, неоднозначным. Народ ее не любил. А за что любить, если в ней нет ничего русского, она немка, да еще из простых, а в страну попала, потому что была захвачена в плен? Верхушка общества была такого же мнения. Князь Щербатов в своих «Записках о повреждении нравов», конечно выражая мнение большинства, пеняет Петру на его первый развод с Лопухиной. Ладно, Василий III развелся с бездетной Соломонией Сабуровой. Он по делу развелся, и церковь развод одобрила. Но Лопухина родила царю наследника – царевича Алексея. Мало того, что она многие годы была собственностью Шереметьева, потом Меншикова, и только после них стала возлюбленной Петра, так еще, кажется, у нее кто-то есть на стороне. То есть здесь все против закона и не по обычаю.
Прасковья Федоровна всего этого словно и не замечала. Умная женщина всегда была почтительна с Екатериной Алексеевной, вела себя с ней как ближайшая родственница, не уставала поздравлять со всеми праздниками и писала ей очень занятные, уважительные письма. Екатерина отвечала ей с полным благоволением: «…Об отправлении в Курляндию дочери Вашей, ее высочества царевны Анны Иоанновны, от Его царского Величества уже довольно писано к светлейшему князю Александру Даниловичу, и надеюсь я, что он для того пути деньгами и сервизом, конечно, снабдит, ибо его светлости о том указ послан. И когда, бог даст, Ее Высочество в Курляндию прибудет, тогда не надобно Вашему Величеству о том мыслить, чтоб на Вашем коште Ее Высочеству, дочери Вашей там себя содержать» и т. д. и т. п. Но приговор по Бестужеву был всегда один: «Что же о Бестужеве, дабы ему не быть, а понеже оный не для одного только дела в Курляндию определен, чтоб ему быть только при дворе Вашей дочери, царевны Анны Иоанновны, но для других многих Его царского Величества нужнейших дел, которые гораздо того нужнее, и ежели его из Курляндии отлучить для одного только Вашего дела, то другие дела станут, и то Его Величеству зело будет противно».
Трудно понять глубинную ненависть царицы Прасковьи к Бестужеву. Видимо, здесь имеет место не только забота о нравственности дочери, но и личная неприязнь. Недаром Екатерина Алексеевна пишет в том же письме про Бестужева: «И зело я тому удивляюсь, что Ваше Величество так долго гневство на нем имеете, ибо он зело о том печалится, но оправдание себе просит, что он, конечно, учинил то не с умыслу, но остерегая честь детей Ваших. В чем на него гнев имеете?» Что учинил обер-гофмейстер? О какой чести идет речь? Неизвестно. История – потемки.
Будь Анна замужней, эти сплетни потеряли бы смысл. Разговоры о новом браке Анны велись не один раз. Она осталась вдовой в восемнадцать лет и, конечно, мечтала о семье и детях. Петр I меньше всего думал о счастье племянницы, но политические дела требовали активности в этом вопросе. Так что в том числе и самому Бестужеву пришлось искать Анне жениха.
И он появился. В 1717 году царь Петр договорился с польским королем Августом о браке Анны с герцогом Саксен-Вейзенфельдским Иоанном. Однако Август выставил довольно жесткие условия. Задача Бестужева была обеспечить в Курляндии избрание Иоанна в герцоги. Бестужев действовал очень активно, но идея этого брака с самого начала была обречена на провал, ибо Россия хотела прибрать Курляндию к своим рукам.