Принцип четности

Гимадеев Станислав Рафикович

Видимо, он отключился больше, чем на несколько минут, потому что в комнате вовсю было накурено. Глеб и Кирилл, слегка раскрасневшиеся, о чем-то спорили, размахивая сигаретами. Коренным образом сменить тему разговора, очевидно, не удалось, поскольку спорили о мэрии, принципах власти в резервации, опять же о полиции и выборах, которые уже совсем на носу. Валера молча откинулся на спинку дивана, и сигарета висела в самом уголке его рта. Очки у него, по обыкновению, немного сползли к носу.

— Я уж подумал, не уснул ли ты, — сказал Валера. — Ты так сидел, наклонившись над тарелкой, что было не понятно, спишь — не спишь…

— Да так, — проговорил Сергей. — Задумался слегка.

— Это бывает, — сказал Валера. — Не куришь?

Сергей отрицательно помотал головой.

— Тяжеловато тебе будет, — сообщил Валера. — Лучше кури.

В голове у Сергея уже начал клубиться туман.

Голова была тяжелая-тяжелая, и он чувствовал, что если сейчас приляжет или откинется на спинку дивана, то отключится. Плеснув в стакан сока, он залпом его выпил.

— Ну, что набычился? — спросил его Кирилл. — Все в башке перепуталось, да?

— Есть немного, — кивнул Сергей.

— А… Ерунда… — махнул рукой Кирилл. — На самом деле все просто.

— Проще некуда… — мрачно усмехнулся Сергей. — Четность, нечетность… Плюс-Проход, минус-Проход… Запутаешься тут с вашей веселой арифметикой.

— А ты, Сергей, здесь поосторожней с арифметикой, — назидательно сказал Глеб, потрясая указательным пальцем. — Тут у нас, знаете ли, плюсы и минусы имеют очень даже практическое применение. Этого, знаете ли, абстрактной науке даже и не снилось.

— Это я уже понял, — пробормотал Сергей.

— Точно, точно, — сказал Валера. — Очень у нас практическая математика. Даже собственный задний проход начнешь потенциометром измерять. Какой он там: плюсовой или минусовой? Положительный, значит, или отрицательный?

— Твой задний проход, милый, — немедленно отреагировал Глеб, — самый отрицательный из всех проходов во Вселенной. Смотри, как бы к нему не притянуло какого-нибудь положительного героя.

— Это ты себя, что ли, имеешь в виду? — скривился Валера. — Не надейся, старичок.

— Была нужда, — фыркнул Глеб. — С тобой свяжешься — потом плати алименты восемнадцать лет. Или сколько их там платят, господа?

— Эту тему вы наедине обсудите, — сказал Кирилл. — Когда мы уйдем. Ваши задние проходы нас не интересуют. Так ведь, Сергей? Все равно через них отсюда не выйти. Короче, нет от них никакой пользы.

— Погодите вы… с проходами… — проговорил Сергей заплетающимся языком. Вы мне лучше вот что скажите… Стало быть, вы смертников завозите, да?

— Это не мы, между прочим, — тут же сказал Валера. — Мэрия этим заведует, Кравец энд компани. Они и завозят.

— А вот если он жить останется?! — с напором спросил Сергей. — Кто-нибудь из них, а? Что тогда, спрашивается?! Его ввезли, а он не умер! Живет себе и живет. И помирать не собирается…

— Да, бывало и такое… — сказал Валера. — Совершенных систем не существует.

— С точки зрения цинизма, — изрек Глеб, — это плохо. Гроша ломаного не стоит такая плюс-нечетность, которая не влечет за собой минусовую. Две стороны одной медали. Диалектика, так ее разэдак…

— Да, да, конечно… — закивал головой Сергей, вспомнив Кравца. — «И жизнь твоя и смерть твоя принадлежат обществу»… Как же!

— Да, господин вновь прибывший, — сказал Глеб. — На смерти основана вся жизнь в резервации! На смерти!

— А есть еще и человеческий взгляд, Май! — вдруг выпалил Кирилл. — Ну, выжил «смертник» — и слава богу. Все-таки он — сначала человек, блин, а потом уже — халявская нечетность!

— В резервации гуманистические воззрения не пользуются популярностью, заметил Глеб. Здесь популярны законы Ома. Все говорят только о плюсах и минусах. Самому Майклу Фарадею не снилось такое повальное увлечение физикой среди населения.

— Обычно, если Маевский начинает видеть мир в циничном свете, — пропыхтел Кирилл, — это значит, что он доходит до кондиции.

— Э, нет, — заявил Глеб. — Я еще трезв, как стекло. «Чтобы солнышку светить, надо пить и пить и пить — иначе не прожить…» — пропел он и стал разливать по новой.

Кто-то сунул Сергею наполненную рюмку. Может остановиться, мелькнула у него робкая мыслишка, но он тут же прогнал ее. К черту, несколько разозлено подумал он. Напьюсь я сегодня. Пошло оно все к черту!

— Ох, напьюсь… — пробормотал он.

— Справедливое решение, — тут же одобрил Глеб. — Напьюсь-ка я тоже.

— А ты когда, интересно, не напиваешься? — саркастично заметил Валера. Вот скотина, — показав на Глеба пальцем, сокрушенно сказал он. — Пьет как лошадь, а на следующий день — хоть бы хны! Вот скажи, Май, за что это тебе такая привилегия? Где ты взял, собака, такую печень? И вообще, оставьте, между прочим, что-нибудь пожрать…

И они снова выпили. Через некоторое время Сергея неумолимо повело. События стали приобретать какой-то отрывочный характер. Он помнил, что сначала рьяно принялись обсуждать влияние генотипа и внешнего облика на усвоение алкоголя. В частности,

было отмечено о существовании бесспорной связи между белобрысостью, близорукостью и степенью тяжести похмельных состояний с последующей морально-физической деградацией. С высокопарным видом было заявлено также, что последние научные изыскания показали: на носу человека имеются особые точки, регулярный массаж которых, с помощью очков, приводит к необратимым изменениям в организме, а также — что надо отметить особо! — к изменениям в психике, после коих человек начинает страдать самодостаточными теоретическими мыслеблужданиями, предназначенными исключительно для внутреннего потребления массажируемого. Как побочный эффект развивается пищевая мания, которая приводит к неконтролируемому поведению за столом и массовому уничтожению продуктов общего пользования. А не отмечено ли в этих научных изысканиях, тут же парировалось в ответ, что, ежели человек длительное время имеет приземистый рост, курчавые волосы и растительность на лице, то со временем в повадках его все более начинают преобладать различные животные начала, и человек начинает, ну… не то чтобы гадить под себя, но, предположим, не убирать за собой окурки. Да и не только, надо заметить, окурки, но частенько и грязные тарелки и банки из-под пива, и при всем при том еще и делается вид, будто так и должно быть… Или он ни с того, ни с сего начинает требовать, там, скажем, джин с тоником, мартини, там, с взбитыми сливками или пиво, допустим, с ананасами. Потом разговор переключился на пиво. Прозвучало единое мнение, что в последние месяцы пиво в резервации сильно сдало. Уж, не настропалились ли снаружи разливать отечественное разливное худших сортов в якобы импортные банки? Все дружно затосковали по родному бутылочному, по-мазохистски перебирая сорта и ностальгически постанывая, потом также дружно согласились, что придется на нынешнем собрании внести предложение о создании в отделе снабжения спецдолжности по обеспечению резервации пивом и алкогольными напитками. И воблой, господа, воблой обязательно!.. Пора уж, пора… Сколько можно маяться? Что же взять с этого снабженческого бабья, ничего не понимающего в истинных ценностях! Устроить, положим, на эту должность жестокий конкурс, женский и пролетарский пол отсекать сразу же, как не способный по определению…

Потом был провал в памяти, и Сергей обнаружил себя уже в ванной комнате. Он ополаскивал лицо холодной водой, затем сидел на краю ванной, упершись в нее широко расставленными руками. Рядом стоял Валера и что-то беспрерывно и возбужденно говорил. Очки его съехали на самый кончик носа, и он уже не поправлял их, волосы его были всклокочены, а глаза под стеклами бегали из стороны в сторону. Валера непрерывно размахивал сигаретой, которая давным-давно потухла. Шумно лилась вода, и Сергей почти не слышал, о чем он говорил. Затем появился Кирилл и, гудя, выволок обоих в коридор. Шатало Сергея здорово, взгляд не фокусировался на предметах, а в голове стоял монотонный гул. То ли в это же время, то ли потом, уже позже, они с Кириллом стояли перед кухней, и Сергей, схватившись за его плечо, осипшим голосом твердил: «Я вырвусь отсюда! Я все равно отсюда вырвусь, Кирилл!..» Рядом, пошатываясь, стоял Глеб и все время бормотал: «Куда это я сунул сигареты?..» Сергей пытался заглянуть Кириллу в глаза, словно хотел увидеть в них подтверждение своим словам. Он тряс его за руку и все повторял, стиснув зубы: «Все равно вырвусь… Ну, скажи, не молчи!.. Ведь вырвусь?!» Но Кирилл почему-то отводил взгляд в сторону, кусал губы и нервно спрашивал Глеба: «Ну, ты дашь мне сигарету, наконец?» А Глеб все моргал, шатался, не переставал себя ощупывать и спрашивать: «Сунул ведь куда-то, трах-тарарах…». «Я не муха, понимаете!..» — отчаянно рычал Сергей. — «Не муха!..» «А-а… — промычал возникший рядом Валера. — Я смотрел. Хороший фильм. Хоть и старый, а все равно…» «Какой фильм? — не понял Кирилл. — Маевский, я сто раз уже тебя просил… Последнее сто первое китайское предупреждение…» «А вот же они, сволочи… — удивленно проговорил Глеб, заметив, наконец, что пачка сигарет зажата у него в руке. Серега, закури, что ли, тоже…» «А, давай…» — буркнул Сергей. Его немного трясло от невесть откуда взявшейся злости. Они закурили, и все по очереди стали ободряюще хлопать его по плечам. «Ты успокойся, — говорил ему Кирилл. Все через это проходят. Привыкнешь». «Это катарсис, — потрясая пальцем, значительно изрек Глеб. — Или катехизис ли… В общем, очищение через потрясение. Во!..» «Иди ты в жопу со своим ках… зах… тьфу! — отмахнулся Кирилл. — Ему просто надо привыкнуть… Слушайте, а чего мы все в предбаннике столпились?..» Потом снова следовал провал в памяти, а за ним — последняя картинка этого дня, которую Сергей помнил.