Принцип иллюзии
Шрифт:
– О! А так и не скажешь! А хвостов? Шесть?... Или, погоди, примерно по хвосту за столетие, то есть, наверное, уже семь?
– Пять.
– О... Поможешь зашнуровать корсаж?
Дора подхватилась, сбросила пеньюар и быстро натянула серую льняную сорочку.
– Он там, на столе, рядом с париками, - пробормотала она, завязывая тесемки на груди.
Саран покрутила в руках темно-зеленый корсаж.
– Это для спектакля?
– Ммгу, - промычала Дора, удерживая зубами узелок.
–
– 'Макбета'? Не слишком ли мрачно?
– У нас своя интерпретация. Со счастливым концом. Я играю ведьму. Труппа у нас небольшая, так что ведьма всего одна. С тобой будет две.
– Но я не знаю слов...
– Значит, будешь немой ведьмой. Потуже затяни! Не фарфоровая, не развалюсь... Не была бы ты лисой, я бы тебя не взяла - сама понимаешь, нельзя в отделение всякую заразу тащить. Но к вам ведь наше, человеческое, практически не пристает, да? Потуже, кому говорю!
Саран пыталась спорить, но вдруг оказалось, что Дора очень плохо понимает по-английски, очень торопится и вообще - неужели Саран ничуть не жалко бедных детишек? В конце концов ее закутали в какие-то лохмотья, натянули рыжий парик - лиса же!
– и украсили лицо накладной бородавкой. До больницы добирались прямо в гриме. Дора улыбалась зачерненными зубами встречным водителям и с удовольствием почесывала накладной нос крючком.
В больнице оказалось, что она еще не самый громкий и заводной человек в коллективе. Саран тут же взяли в оборот: представили всем, выдали котел и метлу. Имена четырех мужчин и двух женщин, которые участвовали в спектакле, она тут же забыла, но за котлом пообещала следить: тот был позаимствован с кухни без ведома главной поварихи, так что возмездие рано или поздно должно было настигнуть труппу. Но лучше бы поздно.
Зрителями оказались полтора десятка ребятишек всех возрастов, их ближайшие родственники и немногочисленные медсестры. Всего человек пятьдесят. Спектакль прошел в почти семейной атмосфере и, к удивлению Саран, закончился всеобщим примирением во благо Шотландии. После представления актеры фотографировались со всеми желающими и делились реквизитом, а потом все вместе отправились пить чай и задабривать повариху.
К концу вечера Саран уже неплохо понимала итальянский.
– И спать что-то совсем не хочется!
– громко вздохнула Дора, когда они вернулись домой.
– Будешь текилу?
Спать действительно не хотелось.
5
– Знаешь, я думала, ты окажешься другой, - Дора отставила рюмку и потянулась, разминая плечи.
– Какой?
– Ну, более старой... мудрой... необычной. Тебе ведь почти шестьсот лет!
Это был только второй шот текилы, но у Саран уже начала кружиться голова. Внутри разливалось что-то теплое и задорное.
– Из них больше половины я провела в лесу, охотясь на зайцев. Нет, серьезно, ты хоть представляешь, каково это для оборотня впервые принять человеческий облик? Научиться ходить на двух ногах, разговаривать, завязывать шнурки? Задумайся, кто станет учить взрослую женщину тому, что знает каждый ребенок? Никому не знакомую женщину, вышедшую из леса, практически немую... Которая к тому же выглядит точь-в-точь как бабушка Линь в молодости. В то время люди были осторожнее и кого попало в дом не пускали.
Дора хихикнула.
– А мужчины?
– А мужчины за последние триста лет мало изменились.
– Расскажи еще что-нибудь! Ты когда-нибудь брала мужское тело? Как это?
Саран фыркнула и опрокинула очередную стопку.
– Было пару раз. Но это только больше запутывало. К тому же от мужчин ожидали воинственного, агрессивного поведения... А я не умею драться, совсем. Да и... Когда я, будучи женщиной, ложилась с мужчинами, то они теряли лишь самую чуточку своих сил. А когда я была мужчиной, мои женщины, они теряли еще и репутацию. Я видела, что с ними случалось потом. Это было слишком жестоко, и я больше так не делала.
– Шовинистические свиньи!
– У тебя есть еще лимон?
– Ага, сейчас нарежу.
– Расскажи лучше про Эдриана.
– Да что о нем... О, это интересная история. Ты знала, что его отец - профессор теоретической физики? Я не шучу, он преподает в университете Эдинбурга, и, если бы не смерть Франчески, жила бы я сейчас в холодной Шотландии.
– Франческа - это его мать?
– Да, Франческа Гатти. Очень сильная ведьма. И очень красивая. Но характер... мама дорогая! Когда она узнала, что я соблазнила ее сына, то несколько кварталов бежала за мной с ножом. Потом успокоилась, конечно... Но Эдриан не простил. У них и так-то отношения не клеились. Он ведь никогда не хотел быть шаманом, даже дар не развивал. Все грозился уехать к отцу. Они развелись с Фраческой, когда ему было пятнадцать лет. Из-за, цитирую, несовместимых взглядов на закон сохранения энергии. Дети остались с Франческой, но там все было очень неспокойно. Эдриан уехал, как только ему исполнилось восемнадцать, имя сменил и не возвращался, пока... ты заходила в подвал? Ну вот. Эдриану тогда пришлось вернуться. Он очень похож на мать, такой же упрямый. И очень добрый в глубине души. И чертовски красивый, да? Я ведь знала, что не стоит трогать мальчика, но он так мне улыбался... Впрочем, чего уж теперь?
– Почему вы не живете вместе?
– И почему до сих пор не поженились? Все спрашивают. А я не могу. Он приходит ко мне, и от него словно мертвечиной пахнет. Сидит целыми днями в подвале, рядом... Матерь божья, как вспомню... Они ведь с Тией по всей Италии носились, договаривались с ковенами, искали нужные заклинания, а я все три дня была с Франческой. Даже ночевала там, рядом со щитом. Пыталась протолкнуть воздух внутрь, воду... Кстати, Эдриан оставил какой-то сбор, велел заварить и дать тебе перед сном.
– Да, хорошо бы. Но спать пока не хочется.
– Вот и мне.
Дора снова разлила текилу по стопкам.
– Неужели все скоро закончится?
– спросила, глядя в пустоту.
– Ты про Аномалию?
– Про нее, про этот дом проклятый, давно бы его снести и посыпать землю солью. Про дружка Эдриана.
– Луиджи? Он тебе так не нравится?
– Он ненормальный. В нем души нет, искренности, глубины. Только пустота, неутолимый голод. Я уверена, ему плевать и на Эдриана, и на Аномалию... Но он ухватился за эту идею, забыв обо всем. Потому что пока это кормит его жажду саморазрушения. С одной стороны, он очень помог, но с другой... Понимаешь, что самое жуткое: он не боится. Вообще. И на себя ему плевать больше всего.