Принцип мести
Шрифт:
Она нервно затянулась и посмотрела в окно, словно опасаясь слежки со стороны агентов «Моссада».
«Как прекрасны ваши длинные ресницы и как печальны глаза». Эту фразу я произнес однажды, когда знакомился с девушкой в троллейбусе. Не знаю, почем она вдруг пришла мне в голову... С тех пор красивые девушки перестали ездить в троллейбусах – только женщины с хронически усталыми лицами и неидеальными ногами, спешащие на работу или с работы.
– А если я сделаю обрезание, ты выйдешь за меня замуж?
Глупость, готовая сорваться с моего языка, благополучно сорвалась, была озвучена и оценена по достоинству.
– Не говори пошлостей, – произнесла
Наверное, я был жалок. А кто не жалок? Только тот, кто никогда не был раздавлен любовью, не произносил глупых бессвязных речей, не стоял перед женщиной на коленях, вымаливая у нее прощения. Просто в какой-то момент ты понимаешь, что из тебя вынули душу и ты стоишь пустой, как доспехи в рыцарском зале, и из последних сил стараешься быть мужчиной.
Я подошел к Анюте и привлек ее к себе. Я поцеловал ее в губы, холодные, как мартовская вода, и заглянул в глаза, глубокие и прозрачные, как мартовское небо.
– Ты можешь сделать это. Прямо здесь, на подоконнике. Но это ничего не изменит, – сказала она с убийственным равнодушием.
Уведи меня в ночь, где шумит ЕнисейИ сосна до звезды достает.Потому что не волк я по крови своей...И меня только равный убьет... [1]1
О. Мандельштам.
Она никогда не узнает, в каких снах будет являться мне. А измученная душа прорастала в нее со скоростью бамбука, и не было ничего мучительнее этой пытки. Да, мы находились на Востоке, где растет бамбук. Я нагнулся, в последнем жесте касаясь губами ее пальцев, и со скрипучей усмешкой произнес:
– Целуя даме руку, не прожгите галстук сигаретой.
Она не остановила, не окликнула меня, когда я уходил, будто чувствуя, как велика, как огромна и необорима моя ненависть к себе и как бессмысленно все, что есть и будет.
Сидя в келье, я со всевозрастающим недоумением читал Лосского. Чрезмерную любовь к себе он называет основным нравственным злом. Все остальные виды зла суть следствие.
Но этот мир создан не для святых. Святость невозможна в этом мире.
Лосский утверждает: «Свобода деятелей как существенное условие возможности любви, а следовательно, и совершенства божественной полноты бытия есть вместе с тем и условие возможности зла в мире». Но, как мне кажется, свобода есть не столько условие возможности любви, сколько причина неизбежности зла. А божественная полнота, увы, недостижима. Как и сама любовь, к которой каждый из нас в разной степени стремится.
Захлопнув книгу, я поймал себя на мысли, что все это лишь ширма, самообман. Мне надо было забыться, загнать свою боль в тупик и там ее похоронить со всеми возможными почестями. Мои псевдопостроения сводились к отрицанию всего и вся; если любовь невозможна, то моя боль нечто иное, как самовнушение. Ее попросту не существует.
Но что же тогда гложет меня, какой нестерпимый огонь жжет грудь?
Прошло уже десять дней с тех пор, как я вернулся в Россию и вместе с Садовским поселился в пристрое к храму, в котором Игнатий служил протоиереем. Он был единственным из нас, кто имел постоянную работу, семью и дом, какие-то обязанности, планы на будущее. Я же, как и мой друг, пребывал в состоянии частичного анабиоза, в ожидании каких-то перемен, смутно надеясь на что-то лучшее. За время нашего отсутствия многое изменилось: после окончания крупномасштабных боевых действий постепенно стала налаживаться жизнь на Северном Кавказе, по слухам, близким к непроверенным, заработала наконец отечественная экономика и начался новый крестовый поход против преступности – впервые был уличен в коррупции и предан суду крупный государственный деятель, что вселяло осторожный оптимизм. Впрочем, общая тенденция развития России, наметившаяся еще в девятнадцатом веке – от лишнего человека к лишней стране – по-прежнему сохранялась, несмотря на уверения астрологов и ясновидцев в том, что аура у нее положительная.
Целыми днями мы с Садовским валялись на узких монашеских лежанках у себя в келье, читая всевозможную литературу из библиотеки храма. Товарищи из ФСБ поддерживали с нами телефонную связь. Смысл нашего усиленного ничегонеделания сводился к тому, чтобы принудить Богуславского к активным действиям. Руководитель операции «Иравади», фээсбэшник по имени Олег, выдал нам два «ствола» и приказал бдить. Тактика выжидания пока не оправдывала себя. Мы уже созрели для настоящего дела. Богуславский стал для нас идеей-фикс: не «завалив» его, мы не могли рассчитывать на защиту ФСБ от заказавшей нас вайнахской группировки и уж тем более не смели мечтать о возвращении к нормальной жизни. По этой же причине мне не хотелось вспоминать о своей жене и дочке: чтобы не навлечь на них беды, я вынужден был отказаться даже от самой мысли о встрече с ними.
Был ничем не примечательный серый июльский день с нудным моросящим дождиком и изнуряющей духотой. Садовский читал Достоевского, я смотрел в окно.
– Посмотри, что пишет Федор Михайлович, – сказал он. – «Красота это страшная вещь, здесь Бог с дьяволом борется».
Я сразу подумал о Миледи.
– Как говорил Сергей Булгаков, эдемская красота в царстве «князя мира сего» есть до известной степени хищение или подделка, и потому она жалит, как змея, и губит сладко своей отравой.
– Чьей красотой ты ужален? – спросил Садовский, откладывая в сторону том Достоевского.
– Ты ее не знаешь.
– Это началось после нашего отъезда из города-героя Пьи? – допытывался он.
– Да. Я виделся с ней.
– А я чуть не женился. Три раза собирался. Или четыре. Причем на одной и той же девушке. Она успела побывать замужем и родить дочь. Теперь она далеко. А я еще дальше. Грустная история.
Видя, что я не слишком охотно поддерживаю этот разговор, он сменил тему.
– Недавно мне на глаза попалась одна газетенка. Там пишут о каком-то Льве Баянове, который якобы с потрохами продался Богуславскому и теперь представляет его интересы в Госдуме.
– Я хорошо знаю этого деятеля. Работал у него когда-то начальником службы безопасности. Хорошим был парнем. Но недолго.
– Там же говорится, что человек Богуславского не прошел по спискам ЛДПР, и потому наш крестный отец не имеет серьезной поддержки на федеральном уровне. Его теперь ищут пожарные, ищет милиция. И Интерпол.
– Интересно, где теперь он всплывет.
– В буквальном или переносном смысле?
– Все возможно. Меня гораздо больше беспокоит, что с Дашей. С тех пор, как она исчезла, о ней ни слуху ни духу.