Приносящий счастье
Шрифт:
Тут я повнимательнее пригляделся к фотографиям, глянул на размеры, мелкими, почти нечитаемыми циферками обозначенные на эскизах, и офигел. «Хокулеа» оказался не только значительно больше «Тасмании», но и процентов на тридцать крупнее «Мечты»! Как же так? Почему мой корабль со стальным силовым набором и формой корпусов, слизанной с аналогичных по водоизмещению катамаранов двадцать первого века, проигрывает древней полинезийской посудине почти по всем статьям? Кроме разве что скорости, про которую в описании ничего не сказано. Хотя… вот же блин! Среднее время в пути от Таити до Мауи – тридцать пять дней, то есть немного быстрее, чем у «Мечты» в нашем плавании от Хендерсона до места, где шторм вынудил нас повернуть к Чатему. И это при том, что площадь парусов у «Хокулеа» меньше, чем у моего творения в его последней модификации, водоизмещение больше, а движки вообще отсутствуют! Почему так получилось – я же при проектировании
Неужели судостроение за последние полторы тысячи лет так сильно деградировало? И люди, научившись клепать огромные стальные коробки с мощнейшими силовыми установками, разучились делать то, что было естественным для народа, наследники которого сейчас с моей помощью приступили к колонизации Австралии, хотя знают об этом всего несколько человек.
Убедившись, что письмо из Петрозаводска больше никаких откровений вроде не содержит, я отложил его и задумался. Похоже, теперь уже совсем не факт, что наше новое судно будет иметь один корпус. А мне действительно не помешает съездить в гости на берега Онежского озера, причем в ближайшее время, пока оно не замерзло. Или, наоборот, подождать до зимы, тогда у людей будет гораздо меньше работы, и они станут с большим энтузиазмом просвещать писателя-недоучку? Пожалуй, вот это лучше прямо у них и спросить. А пока сделать паузу в судостроении, благо дел у меня и без него очень даже хватает. Это, между прочим, обычный прием разработчика – в случае получения новых сведений по теме, которые приходят в явное и непримиримое противоречие с уже имеющимися, надо не пытаться тут же применить их на практике, а сделать паузу. Тогда они потихоньку уложатся, и вместо противоречия образуется некий сплав, который при некотором везении сможет стать основой для интересных технических решений. Тем более что у меня имелось еще одно срочное дело – двухпоплавковый самолетик моей конструкции, предназначенный для бомбардировки кораблей противника бутылками из-под кока-колы.
Я, собственно, уже проанализировал, отчего моя фанерная моторама трясется, как овечий хвост, и собирался заменить ее на сварную стальную, но все-таки этот путь мне казался не самым лучшим. Во-первых, даже самые приблизительные расчеты показали – она получится хоть и немного, но тяжелее, что мне не очень нравилось. А во-вторых, интуиция явно намекала на «свято место пусто не бывает». Да, жесткая стальная моторама, скорее всего, не будет вибрировать. Она просто передаст вибрации моторов на центроплан! Где они могут быть и не так заметны, но от этого не станут менее опасными. Дерево же гасит тряску куда лучше металла, и значит, для начала надо попробовать просто заменить березовую фанеру на что-нибудь иное, и желательно местное. Самому, что ли, попытаться склеить ту же самую фанеру, но из эвкалипта?
Но тут я вспомнил последнее увлечение Попаданца – лук. Он утверждал, что охотиться с ним можно ничуть не хуже, чем с мелкашкой, и уже начал что-то клеить из казуарины. Эти высокие кусты во множестве росли вокруг Форпоста и пока считались почти бесполезными растениями, пригодными только на удочки, колья и дуги для палаток, ну и на дрова. Слишком уж тонкими были их длинные прямые стволы, чем-то похожие на бамбук. Все правильно, но для моторамы такого маленького самолетика и не нужно толстенных бревен! Сама же древесина действительно сравнительно легкая и очень прочная, особенно на изгиб. Значит, пора делать казуариновую переклейку и смотреть, как она себя поведет в качестве заменителя фанеры. А потом, получив первые результаты, идти в двадцать первый век, лезть в Интернет и смотреть, что уже было сделано другими в этом направлении, но ни в коем случае не наоборот, чтобы не было поводов абсолютизировать чужой опыт.
Вообще-то на ближайшее время у меня был запланирован режим «две недели тут – два дня там». Из соображений, чтобы ожидание ответов на письма дяди Миши не затянулось слишком надолго. Он говорил, что ждать придется примерно неделю, но ведь если сидеть в шестнадцатом веке безвылазно, тут за ту неделю пройдет лет пять. Так и испанцы смогут приплыть, а мы еще не примем решения, что нам делать с нашим золотом!
Надо сказать, что за время моих хроноприключений отношение к двадцать первому веку поменялось уже в третий раз.
Сначала, после первых посещений Хендерсона, я возвращался в Москву как домой. Но потом место, считаемое домом, переместилось на остров, а в Москве меня стало раздражать буквально все. И запахи, которые раньше совсем не замечались, а теперь вдруг стали назойливо бить в нос, и суета на улицах, и некомпетентность начальства на работе, а уж если заглянуть в Интернет… короче, тьфу и еще раз тьфу.
Недавно же все как-то незаметно изменилось еще раз – я стал воспринимать свои появления в Москве как экскурсии. Сначала
Ближе к вечеру, напилив сучьев казуарины и засунув их в сушилку, я зашел в оружейную мастерскую. Она встретила меня монотонным «вж-ж-ж», и оно было неплохо, ибо намекало, что пока все идет нормально. А вот если бы станок молчал, а шумели два работающих на нем переселенца с Чатема, это означало бы еще один ствол, отложенный в кучу брака.
Мой способ изготовления нарезных стволов, окончательно принятый в производство после долгих экспериментов, с первого взгляда мог показаться гибридом классической нарезки при помощи копира и однозубого резца, используемого аж с пятнадцатого века, и дорнирования. Главное требование, которое я предъявлял самому себе при разработке, – это чтобы в конце концов все операции могли производиться рабочими очень низкой квалификации, потому как других у нас пока не было, а как появятся, им сразу найдется чем заняться и без возни с кучей одинаковых стволов.
В качестве заготовки брался полуметровый отрезок бесшовной холоднокатаной трубы из стали 40Х размерностью 16x4,5, то есть внешним диаметром шестнадцать и внутренним семь миллиметров. Сначала внутренняя поверхность трубы развертывалась до семи с половиной миллиметров, а затем хонинговалась – все это делалось на обычном токарном станке «Корвет-402». Затем будущий ствол зажимался в нарезном станке, и начиналась тягомотина, сопровождаемая монотонным жужжанием редуктора электромотора.
Устроено же нарезное приспособление было довольно просто, хоть и немного посложнее, чем подобное для пушечных стволов. Там рабочая головка была объединена с копиром, ходившим по завернутому шестигранному прутку, просунутому прямо внутри ствола, и имела сразу четыре резца, способных за один проход снимать по пять соток. С ружейными стволами так не получалось, и копир был сделан отдельно. Он представлял собой сантиметровой толщины латунный диск с шестигранным отверстием в центре, закрепленный в поворотном держателе. Сквозь этот копир проходил скрученный шестигранный прут, только заметно меньше, чем предназначенный для пушки. В его дальнем торце был закреплен пруток серебрянки с выступающим зубом победитового резца ближе к противоположному концу. И вот, значит, мотор через редуктор начинал двигать шестигранник, который, проходя через копир, потихоньку поворачивался в процессе поступательного движения. И тащил за собой пруток с резцом, за один проход делающим канавку глубиной в одну сотку. Мало? Но больше нельзя – ствол может не выдержать и покоробиться, да и с удалением стружки возникнут проблемы.
После прохода рабочий переключал полярность включения мотора, и резец начинал пятиться обратно. При этом он заглаживал небольшие неровности, оставшиеся после первого прохода. Наконец он высовывался со стороны казенника, мотор останавливался, и рабочий подкручивал на один оборот выступающий с торца прута винт, что вызывало выдвижение кончика резца еще на сотку, и начинался следующий проход, коих надо было сделать пятнадцать. Затем повернуть копир в держателе на шестьдесят градусов, затянуть болты и начинать потихоньку выгрызать следующий нарез, коих всего должно быть шесть.
Последней операцией было протягивание через ствол дорна из вольфрама, который должен был всего лишь самую малость скруглить края нарезов и замять неизбежные задиры. На столь сильное ограничение его функций я пошел ради уменьшения усилий, воздействующих на станину и ствол. В моем варианте они не превышали ста килограммов, а при попытке дорнировать нарезы за один проход трех тонн оказалось недостаточно для протягивания, но вполне хватило для деформации и станины, и ствола. В общем, тише едешь – дальше будешь, это люди подметили еще задолго до меня. Отработав технологию, я за четыре часа получал довольно приличный ствол, от аборигенов же в идеале требовалось одно изделие в сутки. Но пока с этим наблюдались небольшие трудности. То есть люди действительно каждый вечер выдавали по стволу, но два из трех отправлялись в ящик для брака, которому еще предстояло найти применение. Однако, кажется, процесс все же пошел. Вчера мне был выдан вполне приличный ствол, а сейчас уже подходил к концу последний, шестой нарез, а заготовка все еще не запорота!