Природа зверя
Шрифт:
– Говори, – поторопил Курт; староста кивнул снова:
– Извольте, майстер инквизитор… Это лошадник наш. Разводит у себя, приторговывает, а когда кому из нас нужна лошадь – дает внаем, на время; у нас, понятно, не у каждого ведь имеется своя… а у него их по временам до трех голов бывает… И все мы к нему частенько домой захаживаем. Ну, и о найме сговориться, и так просто – сосед ведь… А кое-кто, случалось, появлялся в его жилище, когда его самого там не было. Нехорошо, конечно, грех, но тут уж каждому по собственной совести…
– К жене, словом, – вновь оборвал Курт, и староста вздохнул, понуро
– Я ж им не отец. Не прикажу ж. Супруга у него, я вам скажу… гм… Ну да, майстер инквизитор. К жене. В последнее время уж и слухи пошли, но он как-то словно мимо уха все пускал – ни друзьям ни слова, ни супружнице. А намедни позвал их в гости всех, выставил пива, закусок, мяса нажарил… До самой ночи сидели. А после, как выпили, как поели… Кто-то спрашивает – мол, а хозяйка-то что? Как-то оно зазорно – у мужа гости, стол, а жена невесть где. И знаете, что, майстер инквизитор? – почти шепнул староста, дрогнув голосом. – Убил он ее. А после… мясо-то это, что под пиво пошло… Она это была – жена. Он всех позвал тогда, кто к ней заглядывал, и им всю ее и скормил, прости Господи…
– Ясно, – вздохнул Курт, снова бросив взгляд на искривленное злой усмешкой лицо связанного. – И много народу набралось?
– Что?.. – растерянно осекся староста, не сразу сообразив, что ответить на неуместное любопытство следователя. – Матерь Божья, да есть ли разница! Что он сотворил – это что, не мерзость ли? Не попрание ли образа Божьего в человеке? Кары не достойно ли? От того ужина двое рассудка решились. Один преставился – так с ума поехал, что кинулся из собственного пуза ножом те куски выковыривать; так и не спасли. А вы – «год, сто лет»… Как на месте еще не прибили.
– Разойдись, – потребовал Курт спустя мгновение тишины, нехотя спешиваясь, и, когда людская масса расступилась, образовав коридор, медленно прошел к столбу, взойдя на образованное хворостом возвышение с нехорошей дрожью в спине.
Лошадник перевел взгляд с мутного, сыплющего снегом неба на инквизитора, глядя все с той же равнодушной ухмылкой, и, казалось, всего произнесенного только что в его присутствии не слышал или не воспринимал. За спиною уже вновь возник гомон, становясь все громче и злее, и Курт повысил голос, всеми силами заставляя себя не оборачиваться ежесекундно на двоих с факелами, стоящих вне поля видимости:
– Молчать.
Галдеж стих, не угаснув совершенно, и он шагнул ближе к связанному, тронув его за плечо.
– Эй, – окликнул Курт и, поймав вопросительный взгляд, уточнил: – Имя.
– Ханс.
Голос осужденного подрагивал от холода, однако никаких чувств, для человека в его положении понятных и естественных, более не слышалось – ни страха, ни трепета перед неминуемой страшной гибелью; Курт нахмурился.
– Тебя обвиняют в убийстве жены, – проговорил он с расстановкой, всматриваясь в не к месту довольные глаза лошадника. – Это так?
– Ага, – согласился тот удовлетворенно. – Собственной рукой.
– Я ж сказал! – тоном оскорбленной добродетели вклинился староста, и Курт не глядя отмахнулся, призвав его к молчанию.
– Утверждают также, – продолжил он, – что ты пустил ее на закусь. Это тоже верно?
– Знаешь, что они говорили? – доверительно понизил голос осужденный. – Когда приходили –
– О, Боже… – тоскливо проронил кто-то, из-за задних рядов послышался явственно различимый булькающий звук, на снег что-то плеснуло, и до слуха донеслись плевки и стоны.
– Чего с ним говорить, майстер инквизитор! – с возмущением и злостью оборвал староста. – Он и не отрекается, изувер, и доказательств, если вы об этом, довольно – у него весь подпол в крови и кишках изгваздан, и впрямь тело ее там лежит… то, что осталось… в самом деле лишь на студень, прости, Господи, люди твоя…
– Вина доказана, – согласился Курт, по-прежнему не оборачиваясь. – Однако это убийство, и не более. Содеяно по обыденной причине и совершено обыденным способом. Малефиции в его действиях не усматривается, посему судить его дулжно по мирскому закону; а стало быть, такой приговор вынесен быть не может.
– Это… – растерянно проронил староста. – Это как же – за такое вот… и просто веревку накинуть?! Да за такое живьем в геенну надо!
– Ввергнут и без тебя, – возразил Курт. – Или на справедливое воздаяние от Господа ты не уповаешь? С твоих слов я понимаю, что – так.
– Ни в коем разе, – спохватился староста, – я, майстер инквизитор, такого ничего не говорил, только вот как же оно… Нельзя ж так вот просто… И какие тут мирские судьи? Мы ему судьи.
Курт, наконец, обернулся, обведя взглядом собравшихся и видя в толпе одинаковые лица с одинаковым выражением упрямой решимости и озлобления. Если сейчас, повелев передать задержанного светским властям, уехать, за его спиной тотчас загорится этот хворост, которого и в самом деле не хватит для должного совершения казни, но вполне довольно для того, чтобы сделать лошадника нежизнеспособным куском человечины. Мысль же тащить с собою через снега и стужу избитого, связанного, да к тому же невменяемого душегуба вызывала почти отвращение. В одном староста был прав – до ближайшего города пусть не два дня, но уж точно сутки пути. Верхом.
– Вина доказана, – повторил Курт, отвернувшись от насупленных лиц. – Было совершено убийство, чему карой является смертная казнь.
– Вот и я ж говорю… – начал обрадованно староста и запнулся, когда майстер инквизитор потянул кинжал из ножен и коротким движением ударил лошадника в сердце.
В тишине, внезапно окружившей собрание, было, кажется, слышно, как редкие снежинки падают вниз, ломая лучи о снег под ногами. Отвернувшись от обвисшего в веревках убитого, Курт, не глядя по сторонам, медленно прошагал к своему жеребцу и забрал у помощника поводья.
– Меня зовут Курт Гессе, – отрекомендовался он, взбираясь в седло. – Следователь первого ранга. На случай, если спросят, кто велел отпеть и похоронить вашего лошадника, как положено. И учтите: я проверю.
– Проверишь? – усомнился Бруно, когда надежда на теплый очаг и горячую пищу осталась далеко позади. – Какой идиот послушается твоего приказа и потащится в эту глушь, которая, замечу, неизвестно как называется, чтобы потребовать доказательств погребения от старосты, чьего имени ты не спросил?