Пришельцы и единороги (Городские легенды)

Хаецкая Елена Владимировна

– Я думала, что они знакомились со мной…

– Знакомятся трезвые. А пьяные – они как дети, – назидательно сказал Зеленцов. – Идем. Хватит тут околачиваться. Неровен час встретим кого-нибудь.

Он дотащил русалку до пруда. Она была тяжелой, громоздкой, ее тело, кроме жуткого запаха, обладало еще и неприятной фактурой: на ощупь склизкое, холодное, несопоставимо хуже жабы. Жаба – существо природное и в ряде случаев вполне милое, а в русалке все-таки было нечто противоестественное.

Возле пруда русалка упала на живот и быстро поползла, минуя клумбу, к воде. Раздался плеск, ряска панически разбежалась в стороны, и на воде закачались

возмущенные волны. Затем все улеглось. Повинуясь странному импульсу, Зеленцов приблизился к краю пруда и заглянул в окно, образовавшееся там, где погрузилась русалка.

Из-под хрустальной поверхности на него глядела дева болезненной красоты. Замечтавшемуся художнику-прерафаэлиту могла бы пригрезиться такая, но при всем его таланте вряд ли он сумел бы воплотить свое видение на полотне. Тугие темно-русые кудри переплетались на ее голове, расширенные черные глаза источали сладость, губы подрагивали в ожидании улыбки и поцелуя. Ее серебристые плечи окутывал легкий зеленоватый шелк, слегка покачивающийся при малейшем ее движении.

Почти целую минуту Зеленцов смотрел на русалку. Затем видение подернулось рябью и исчезло. Он очнулся и сильно тряхнул головой. Несколько раз ему чудилось, будто все глубже и глубже под водой он различает сияющий любовью взгляд, но после все исчезло, и Зеленцов, ошеломленный, покачивающийся, медленно побрел домой. В городе уже светало.

Диянка – рыцарский пес

Мимо этого старика я каждое утро хожу на работу – и каждый день возвращаюсь с работы. И всякий раз у меня на несколько минут портится настроение, когда я вижу его.

Мне восемнадцать лет. Я продаю цветы в большом цветочном павильоне. Наш павильон раза в полтора больше, чем пивные ларьки, рядом с которыми расположен. Почти магазин. Торговля у нас идет плохо. К тому же, мне не нравится продавать: вся эта возня с деньгами, вечно нет сдачи, а ко мне постоянно лезут нетрезвые граждане – разменять сотню. Потому что в пивных ларьках тоже иногда не бывает сдачи. И все тобой недовольны. Почему нет роз? Почему только желтые? Почему по сорок рублей?

Больше всего я не люблю скупых влюбленных. Их подруги чувствуют себя ужасно глупо, тянут за рукав и неприятным голосом повторяют: «Ну пойдем… Ну хватит…» – а те выбирают и выбирают подешевле и в конце концов отделываются вялой розочкой или гвоздикой из тех, что только к гранитным обелискам возлагать.

В общем, ужас.

Выпадают спокойные дни, когда вообще никто не приходит. Можно посидеть и почитать. Но от чтения я тоже устаю…

А тут еще этот дед. Один его вид вызывает у меня страдание, и я начинаю думать, что все бессмысленно.

Я сижу среди цветов, холодных и прекрасных, в искусственном, несуществующем саду, точно посреди средневекового гобелена, и читаю рыцарские романы, и старинные, и современные. То есть – ну да, ну да, признаюсь! – я читаю фэнтези. Самые заурядные. Мне любая фэнтези нравится. Сама атмосфера, понимаете? То, что там описано. «Картинка». Несуществующие замки с витыми башнями, роскошные красавицы в удивительной одежде, мускулистые воины, маги со сложной душой и непонятной мотивацией. Я люблю читать про путешествия по жарким пустыням, где кишат демоны. Про пещеры с кристаллами в стенах, с подземными озерами и чудищами. Про все такое. Наверное, это низкопробное чтиво. Я даже спорить не буду. Я просто это люблю.

Мама говорит, что я пытаюсь убежать от реальности. А почему, собственно,

я должна жить в этой реальности? Достаточно выйти за порог моего павильона (хоть бы туда никто не входил! никогда!) – и реальность налицо, в максимальном воплощении. Лично мне среди этого жить не хочется. Я предпочитаю принцесс, магов и отважных файтеров. На худой конец – эльфов.

Самый мой любимый роман – даже не «Властелин Колец», а «Смерть Артура» Томаса Мэлори. Когда мне задали провокационный вопрос – какую книгу я предпочла бы иметь на необитаемом острове – я назвала «Смерть Артура». Не задумываясь. Только потом сообразила, что правильнее было бы ответить – Библию. Но слово не воробей.

Мне невыразимо хорошо в обществе моих рыцарей. Они выглядывают из-за вьющихся стеблей растений, они превращаются в крохотных, как мотыльки, воинов и прячутся в цветках, они – в камышах на берегу несуществующей реки или под водой, к великой скорби Владычицы Озера. В мечтах я вижу себя юной дамой с длинным извилистым телом и распущенными волосами. (В жизни я совсем другая, но это не имеет сейчас значения).

И вот, проведя несколько часов в этом изысканном обществе, да еще среди цветов, я выхожу – и первым делом спотыкаюсь об опорки деда Сашки. Так его зовут. Я совершенно этим не интересовалась, но не услышать, как к нему обращаются соседи-продавцы – невозможно. Дед Сашка.

Для меня навсегда останется загадкой – почему такие, как он, мочатся под себя. Положим, человек – бездомный. Такое может случиться, наверное, с любым – надо только, чтобы карта легла совсем неудачно. Положим, одет человек в лохмотья, и мыться ему негде. Но просто отойти в сторонку, хотя бы в кусты или за помойку – это-то можно?

Но – нет. Буду уж совсем, как свинья, валяться. Должно быть, в этом они находят некоторое утешение.

Еще меня выводит из себя его борода. Желтоватая. Мне даже страшно представить себе, какова она на ощупь. Однажды я подумала о том, что когда-то дед Сашка был ребенком, и меня чуть не стошнило.

Когда я вижу деда Сашку, все мои рыцари бледнеют и обесцениваются. Они перестают иметь смысл, если в мире существуют грязные бомжи. И я оказываюсь наедине с той самой «реальностью», которую почему-то не должна отвергать.

У меня в Александровском парке есть любимое дерево. Оно совсем засохло, скоро его срубят. Мимолетное очарование вещей. Мне дорога каждая его причудливая ветвь. Рядом с неприлично живой, яркой зеленью других деревьев эти сухие изгибы выглядят особенно изысканно.

Есть такой образ Богородицы – «Божья Матерь Сухого Древа». Она привиделась одному святому человеку. (Я думаю, он был рыцарем…) Крохотная, как царица эльфов, она стояла посреди сухого древа, на ветвях, и вокруг нее летало сияние. Это так же красиво, как крест на лбу оленя, среди рогов.

Мне думается, что то сухое дерево в Александровском парке имеет какое-то отношение к Божьей Матери Сухого Древа. Может быть, отражение этого Древа в нашем мире. Его тень, напоминание о нем. Я часто подхожу к нему, задираю голову и пытаюсь догадаться, на какой ветви может явиться крохотная Богородица. Где запляшут золотистые огоньки, очерчивая овальное «яйцо», скорлупу, где поместится ее хрупкий образ?

Вот бы она явилась и забрала к себе деда Сашку! И ему будет лучше, и мне.

Я жаждала этого с огромной силой, и иногда даже убеждала себя в том, что вижу изящную эльфийскую фигурку – вон там, где ветки похожи на оленьи рога…