Пришелец
Шрифт:
— Норман? — окликнул он командора. — Вы не видели, куда исчез наш гость?..
— Гость?.. — усмехнулся Норман, пристально глядя в глаза священнику. — Вы спрашиваете так, словно не узнали его?..
— Так вы думаете…
— Я не думаю, — перебил Норман, — я знаю… И знаю, что вы знаете, и вы знаете, что я это знаю…
— Нет-нет, — забеспокоился падре, — этого не может быть…
— Почему?.. Потому, что этого не может быть никогда, — так?..
— Зачем же сразу так, командор?.. Ну, когда-нибудь, разумеется, это должно будет произойти, но сейчас, здесь, с нами?.. Нет-нет, это бред, наваждение, морок!..
— Какой морок? — Призрак вновь сгустился из воздуха и повис над полом, слегка касаясь каменных плит полами хитона. — Почему вы каждый раз не верите мне?..
Падре хотел было что-то сказать в свое оправдание, но его ответ, по-видимому, не представлял для пришельца никакого интереса. Он вновь стал быстро бледнеть, удаляться и, сжавшись до размеров нормановской трубки, исчез в розовой от зари оконной прорехе.
Бык был
Трибуны взрывались неистовым ревом, грохотом барабанов, трещоток, разноголосым воем флейт и рожков, а над высокой спинкой трона ярко вспыхивал и разгорался тройной факел, зажженный от фитиля, извлеченного Слушателем Горы из ее огнедышащего жерла.
Но на этот раз освобожденный от ярма бык не опустил рога, а неожиданно вскинул их, и удар молота, вместо того чтобы оглушить зверя, пришелся ему по ноздрям и до зубов рассек его тугую глянцевую губу. Хлестнувшая кровь на миг ослепила зверя, залив его выкаченные от боли и ярости глаза, и бык заметался по арене, ударяя рогами в стены и оставляя на тесаных камнях кривые белые царапины. А к тому времени, когда оплошавший воин решился остановить быка и исправить свой промах точным ударом молота в костяную звездочку, слезы смыли кровавую пелену с бычьих глаз и острый кривой рог зверя вошел в пах человека, прежде чем тот успел перехватить рукоятку своего оружия. По трибунам пронесся согласный вздох, сменившийся глухим нарастающим ропотом. Катун-Ду, стоявший посреди арены с обнаженным тесаком, краем глаза видел, как Слушатель Горы прикрывает от легкого ветерка дымящийся фитиль, боясь, что тот дотлеет прежде, чем Верховный вскинет над собой отрубленную бычью голову. Катун-Ду повернулся к быку и стал плавными шагами обходить его, глядя, как зверь пытается высвободить рог из обмякшего человеческого тела. Молот воина валялся на изрытом окровавленном песке, а сам он лежал на крутом бычьем загривке и судорожно дергал локтями, как бы стараясь в предсмертном усилии оттолкнуть от себя своего убийцу. Рог, по всей видимости, пробил плоскую тазовую кость и застрял в ней, не позволяя быку поворачивать голову и следить за Катун-Ду, пока тот осторожно подкрадывался к нему сзади. Трибуны затихли, во все глаза следя, как Верховный приближается к зверю, пропуская длинный язык утренней тени между его расставленными задними ногами. Бык тоже чувствовал приближение врага и время от времени переставал мотать тяжелой головой и замирал, вращая кровавыми белками и шумно раздувая разбитые молотом ноздри. Но Катун-Ду бесшумно переступал босыми ступнями по влажному от ночной росы песку, а его силуэт скрадывался тенью быка и глыбой лежащего на нем человека. Когда же до бычьей шеи оставалось не больше трех шагов, Верховный прыгнул, выставил ногу и, сбив со спины быка костенеющего покойника, взмахнул тесаком. Удар пришелся точно в назначенное место, но торжественный миг начала Игр был все же несколько смазан возней с отрубленной бычьей головой и растерянностью стоящих по углам арены воинов, которые вначале ринулись к Верховному, как бы желая помочь ему выдернуть рог из паха павшего товарища, но подоспели уже тогда, когда Катун-Ду вскинул над собой окровавленный трофей.
Над спинкой трона взметнулся тройной язык рыжего пламени, коронованный черной зубчатой полоской копоти, воины согласно ударили в деревянные щиты оперенными костяными топориками, до упора забитые трибуны тотчас ответили на этот грохот гнусавым завыванием тростниковых рожков, а высоко в небе повисли стервятники, наблюдая за тем, как рабы оттаскивают в боковую нишу безголовую тушу быка и бездыханное тело воина.
«Они дождутся своего часа», — подумал Катун-Ду, поднимаясь к трону и поглядывая на черных птиц, описывающих плавные широкие круги в белесом небе. Когда Верховный занял свое место над ареной, две молодые дворцовые жрицы приблизились в нему и, отерев влажными полотенцами пот и кровь с плеч и лица Повелителя, стали вновь наносить на его кожу ритуальный глиняный узор. Влажная глина приятно холодила разгоряченный лоб и щеки Катун-Ду, и он с наслаждением следил за тем, как избранные по жребию ремесленники налегают на длинные рукоятки рычагов, поднимая над окружающим арену барьером крупные ржавые решетки. Вначале звери словно и не собирались покидать темные прохладные ниши под трибунами, но, когда ремесленники по узловатым веревкам спустились на песок арены и принялись заметать следы поединка Верховного с быком, из ниши раздался глухой утробный рык, и в воздухе черной молнией мелькнула молодая пантера. Молоденький мальчик-скорняк даже не успел отбросить метлу; лапа зверя на лету смазала его по затылку и, взметнув черные волосы, залепила его застывшее от ужаса лицо кровавой изнанкой собственного скальпа. Ремесленники бросились к свисающим веревкам, быстро вскарабкались на стены и, тяжело дыша, припали к решеткам, наблюдая за тем, как звери один за другим покидают свои темницы и разбредаются по арене, щуря глаза от непривычно яркого солнца. Поднявшийся с судейской скамьи глашатай вызывал для поединков по два игрока от каждого племени, и по его возгласу ряды чернозубых шечтлей, плосколицых накау, маленьких кривоногих кнуц, полуголых, покрытых ритуальными рубцами аси с достоинством вставали и, обратившись к восседавшему на троне Катун-Ду, выкрикивали краткое гортанное приветствие. Когда ответные возгласы обошли все трибуны, глашатай обернулся к Норману и, вскинув над головой покрытые браслетами руки, дважды хлопнул в воздухе черными деревянными дощечками.
— Мы готовы! — громко выкрикнул Норман, выпрямившись во весь рост и тряхнув густыми рыжими кудрями.
— Готовы! — дружно гаркнули поднявшиеся вслед за ним кетты и гардары.
— Принять участие в Больших Играх, посвященных вашему каменному болвану, называемому Иц-Дзамна! — с кривой усмешкой нашептывал падре в ухо Норману.
— Так и говорить, святой отец? — переспрашивал тот.
— Говорите, они все равно не понимают, — отвечал падре.
Когда приветствие было окончено, Норман опустился на свою циновку и, глядя, как Дильс и Свегг неторопливо направляются к проходу между рядами, обернулся к священнику.
— Что вы так пристально смотрите на меня, командор? — спросил падре.
— Вспоминаю один случай из вашей исповеди: замок, арена, медведь, кинжал — тогда вас отделял от власти всего лишь один точный бросок, не так ли?
— Да, но в тот момент я меньше всего думал об этом!.. — воскликнул падре.
— Меня интересует не то, что вы думали, а то, что вы делали…
— Уж не собираетесь ли вы повторить мой опыт? — спросил падре.
— А почему бы и не рискнуть? — прошептал Норман, наклоняясь к уху священника, — судя по тому, как начинаются эти Игры, подавляющее большинство игроков вряд ли сможет принять участие в торжествах по поводу их окончания… Так что в любом случае мы ничего не теряем!
— Что ж, может быть, вы и правы, — сказал падре, — но я не могу со всей уверенностью судить о том, как этот народ смещает своего царя и назначает преемника… Я вижу пустое кресло рядом с вождем — не исключено, что оно предназначено для наследника престола, который появится в самый торжественный момент…
— Что ж, не будем спешить, — согласился Норман, щелкая огнивом и направляя искру на обугленный кончик трута.
Тем временем Дильс и Свегг уже спрыгнули на арену и теперь потешали публику, забавно передразнивая яростные прыжки хвостатых хищников и ловко уворачиваясь от их тяжелых когтистых лап. Отсюда, с безопасных трибун, все происходящее на арене действительно выглядело хоть и не совсем безопасной, но все же забавой, и лишь узкие полоски крови, оставленные когтями пантер и ягуаров на лицах и плечах зазевавшихся игроков, напоминали о том, что каждый неверный шаг в этой игре может закончиться смертью. Но вид крови необыкновенно возбуждал зрителей, и потому, когда Свегг буквально сдернул пятнистого ягуара с разодранной спины упавшего в песок накау, по трибунам прокатился гулкий недовольный ропот. Впрочем, после того, как спасенный накау отполз к стене, а отброшенный Свеггом ягуар упал на лапы, обернулся и стал ходить вокруг своего обидчика, топорща усы и вздыбливая густую шерсть над мускулистыми лопатками, ропот затих, сменившись вожделенным ожиданием смертельного поединка. Ждать пришлось недолго: Свегг как бы по рассеянности подставил хищнику спину, а когда тот прыгнул, быстро обернулся и, на лету перехватив распластанные в воздухе лапы, резко развел их в стороны. Ягуар захрипел и рухнул к ногам воина, судорожно загребая когтями песок, окрашенный кровавой пеной. Зрители взвыли от восторга, и на арену посыпался сверкающий ливень мелких монет. Когда шум утих, Свегг склонился к мертвому хищнику, захватил пальцами его мягкое пушистое ухо, резким движением оторвал его, широко размахнулся и через поднятую решетку перебросил свой трофей Верховному.
Катун-Ду даже не повел бровью, когда оторванное ухо ягуара упало ему на колени. Он лишь с легким мгновенным сожалением вспомнил Толкователя, который непременно сочинил бы какую-нибудь небылицу для объяснения этого странного поступка. Но стоящее рядом кресло было пусто, и даже призрак убитого жреца не нарушал размеренное течение Больших Игр. Сейчас игроки ползали по арене и собирали брошенные монеты, просеивая сквозь пальцы крупный зернистый песок. При этом они поминутно оглядывались по сторонам, готовые дать отпор подступающим хищникам, отчего сбор монет превращался в новый аттракцион, приятно щекотавший нервы Верховного. А когда черно-бархатная пантера мускулистым комком рухнула на лопатки второго бородача, Катун-Ду на миг даже пожалел о том, что такой великолепный игрок не доживет до главного состязания — игры в мяч. Но жалость оказалась преждевременной: над загривком хищника взметнулась жилистая ладонь, по блестящей черной шерсти от лопаток до кончика хвоста пробежала мелкая волна и пантера с переломленной шеей упала на песок, судорожно загребая воздух когтистыми лапами.