Пришло на память
Шрифт:
— Лыс-то я лыс, точно, а только надо знать, с какого конца я лысеть-то стал!.. Если человек начинает лысеть с затылка, это — от пьянства или распутства, а который со лбу — тот человек от ума лысеет. А я, братец ты мой, со лбу лысеть стал… А который лысеет со лбу, тот человек за старика не должен идтить… Это не старость, а ум.
И точно, умен и — не утаю — хитер был Демьян Ильич. Много и глубоко понимал он, и не одни только хозяйственные вещи, а о хозяйственных и говорить нечего. Вспомнив о сене, я вспомнил между прочим и о его разговорах насчет этого сена. Вспомнилось мне, как бывало, сидя вечерком на ступенях старой бани, Демьян Ильич посвящал меня в тайны предстоявшей ему сенной операции.
II. СЕНО
— Это ежели так-то со стороны поглядеть, — говаривал он бывало, — кажется, что за хитрость скосить траву и высушить, а поглядите-ко, сколько тут разной премудрости, да и греха, пожалуй что, не меньше будет! С одним дождем сколько хлопот: целый божий день надо глядеть — нет ли где тучки, облачка… иной раз в один час на тысячу рублей сгибнет, задаром пропадет. Кажется, вот ниоткуда никакой беды нет, небо чистое-расчистое — пойдешь обедать; только успеешь, господи благослови, ложку проглотить — откуда что взялось, налетело, хлынуло: гляди да плачь, больше ничего… Или теперича возьмем прессовку; прессовка у нас
Удивляясь божьей премудрости, вздохнет, бывало, Демьян Ильич и заведет речь о значении в сенном деле премудрости человеческой.
— Или возьмем, например, гнилье, старое, лежалое сено… Иной раз бывает, тысячи по три пудов лежит без дела, гниет… И ежели его бросать так-то, так надо все дело бросить. Вот тут и требуется опять же ум! Надо знать, что значит рассортовка. Рассортовать сено гнилое с хорошим, это надо тонко понимать! Ух, тонко! Иной прямо вопхнет гнилья комок, ан оно и видно, и дух от него и все… сена-то и не берут; а надобно так уметь, чтоб и половину на половину ежели смешаешь — так и то чтобы как зеленое было! Вот сколь надо ума! И был в наших местах — царство ему небесное, помер теперь, второй год как уж помер — солдат один, Дормидон… Н-ну уж и золото на эти дела! То есть бывало, перед богом, на спор берется: больше половины вопхну гнилого сена, и все будет зеленое! И что ж — умел сделать! И не в прессе, не в кипе — в кипе не хитро — а в возу; в воз-то всякий покупатель рукой лезет, всякий к носу тащит, рассматривает, и то не могли взять в сомнение. Бывало, дня по два воз-то вьет… каждую порошинку рассортует, разымет по ниточкам, и свежую и гнилую, играет пальцами, точно кружева плетет, и погляди — вбил на твоих глазах больше половины черного и лежалого, а ни за что не отгадаешь: зеленое как есть! Уж умел; что человек был необстоятельный, ненадежный, этого утаить нельзя; точно, сбивался частенько на худое, но что касательно рассортовки — ввек такого молодца не нажить. Вздохнет Демьян Ильич и продолжает: — А продать? И продать тоже надо умеючи… Надо знать места — это первое; знать, да никому не сказывать. И тут тоже во-оот как надо осторожно!.. Каждый шаг с оглядкой… Теперича ежели я приехал, положим, в Петербург и надобно мне идти в знакомое место — положим, что на Бассейной оно или на Литейной. Иной бы прямо так и попер на Литейную или на Бассейную, а я — нет, научен; я вон куды, к Нарвской заставе поплетусь, потому что я знаю, которые со мной ехали торговцы из наших мест, а не они, так ихние знакомые, знаю я, что они всячески норовят узнать, куда я сено поставляю… Выследят, догадаются, перебьют, цену сбавят. Вот и надо осторожно… За мной однова двое суток наши двое следили — ну только я не дался в обман… Так умаял их — отстали… Все надо знать!.. А главное, надо знать места: коли знаешь хорошие места, вези за всякое время, цены не пугайся… Иной так бывает, что на Сенной цена двугривенный, а ты по семидесяти копеек представляешь. Надо знать. Ну конечно, требуется знакомство водить; управляющие у господ, швейцары, кучера — всё народ нужный, все надо угостить, поднести, в руку сунуть… Как ты не будешь им жалеть, так и они тебя не покинут — вот какое дело. Дело обоюдное… И — не хочу жаловаться — никогда без хороших мест не жил, и добрых людей господь мне немало посылал… Жаловаться не стану!.. Один мне памятен человек — жид. Кажется, что уж… еврей, жид, свиное ухо, а уж че-ло-век — на редкость! Уж так-то был до нашего брата жалостлив — истинная мать! Верное слово вам говорю, то есть мать! Больше ничего… Конечно, благодаришь, нельзя без этого, ну, зато уж неизменная опора нашему брату. Копье! Был этот еврей от казенного места… антилерия конная… из казарм… Придет на Сенную, с одного взгляда видит — что чего стоит. Носом чует, сколько лежалого вбито, тонко знал дело, то есть, пожалуй что, получше нашего брата, а жалел, помогал. Бывало, которые воза уж совсем плохи, черным-черны, те ведет вперед в сарай-то казенный, заведет в самый темный угол, "вали", говорит; а которые воза получше — сваливай посверху лежалого-то, а которое совсем хорошо, и тое — под самый конец. Придет начальник, глянет, сено зеленое-раззеленое. "Хорошо!" говорит — а нам то и любо. Денежки получил, добрых людей поблагодарил, пошел к своему месту. Нет, таких других радетелей-благодетелей не сыскать, как этот самый еврей… Нет! Куды!.. Алтынники всё пошли: и с меня сорвет и с тебя, и пивом и чаем; насулит и надует. Слова не держат, совести не имеют, а этот, хоть он и жид, а у него есть совесть. Что сказал — свято! Рубль ему дал — аминь! Уж измены не сделает, даром что жид!.. Так вот оно, сено-то что означает! Так-то, кто этого ничего не понимает, поглядеть — что такое? Пустяки! Сено, больше ничего; а как рассудить, так оно охо-хо — чего стоит… Да ведь это мы про готовое сено разговариваем: это уж когда оно припасено, приготовлено… А каково припасти его — это еще надо рассудить! Сколько хлопот с народом, с работниками — не приведи царица небесная!
III. РАБОТНИКИ
Все эти разговоры большей частью происходили перед началом работ — косьбы — и вызывались именно трудностями, с которыми она сопряжена. А в числе этих трудностей образование согласной, хорошей рабочей артели — дело весьма существенное и серьезное. Прежде нежели образуется такая артель, то есть такая группа рабочих людей, которые мало того, что более или менее ровно работают, но еще и
— А я, брат, косить-то не мастер!
— Так ты что ж, бессовестный, врал-то?
— Да оголодал я… Ты уж меня пусти!..
А другой попадется и старательный, и бьется, и потеет, — да не умеет, ишь в сидельцах в кабашных сидел, где там этому учиться?
Дело не дело, а платить надо, кому за полсутки, кому за сутки. Работа останавливается, да иной раз и дождик поможет, хлынет в то время, как неумелые уходят, получив расчет. Выходило так, что заплати деньги, да и любуйся, как они пропадают.
К концу июня повалил народ настоящий, не проходимцы и не неумелые, а настоящие знатоки по части косьбы, которые и слывут в народе да и сами себя величают косаками. — "Куда идете, ребята?" — "В косаки". (А иному послышится, будто бы они говорят: "в казаки!" Многие и думают, что они идут к казакам на Дон, на деле же выражение "в косаки" означает, что народ просто идет косить где придется. Нам кажется, однако, что выражение казаки происходит отсюда, от слова косить степи; обилие скота — обилие косьбы… Это между прочим.) Между этими-то вот настоящими косаками, из которых многие ходят в одни и те же места много лет, у Демьяна Ильича было уж и прежде сделано немало знакомств. Были между ними такие работники, которые шли прямо к Демьяну Ильичу и прямо становились на работу, даже не упоминая о цене, не торгуясь. — "Н-ну, чай, не обидишь!" И действительно, Демьян Ильич не обижал рабочих; харчиу него были — по общему мнению всех, кто только на этих харчах ни жил, — первый сорт. Три раза в день народ имел горячее, да не какое-нибудь, а со снетками, да и снетки-то Демьян Ильич брал семь рублей за пуд — первый сорт, "почитай, все одна корюха", то есть корюшка, как известно, рыбка не весьма малая. Варились эти снетки то с гороховой мукой, то с овсяной, причем в варево клали лук и свиное сало. По праздникам варили щи с капустой, мясом и белкой; на завтраке утром, чтобы покрепче себя чувствовать, ели кашу, размазню, и хлеба, конечно, сколько хочешь. Вина за лето Демьян Ильич выпаивал ведра четыре и пять и уж всегда подносил по праздникам и в удачные веселые дни, когда работа была успешна, когда сделано много и когда в работе было воодушевление, то есть когда видно было желание рабочих сделать Демьяну Ильичу пользу, постараться для него. Уж в таких случаях поднесет наверное.
Трудновато бывало Демьяну Ильичу в непогоду, когда вдруг зарядит дождь и когда волей-неволей приходится кормить даром. Еще день-два как-нибудь переждать можно, но бывает, что целую неделю нельзя ни за что взяться, и тогда между Демьяном Ильичом и рабочими происходит нечто в высшей степени драматическое: рабочим совестно есть задаром,Демьяну Ильичу совестно сказать об этом, да и отпустить хороших рабочих не хочется; а кормить понапрасну страсть как обидно.
В такие минуты все мучаются — и Демьян Ильич и рабочие все вздыхают и едят с мучениями и терзаниями совести. Иной так устыдится есть задаром, что сам начинает просить расчета. Ложка в горло не идет, до того стыд обуяет иного совестливого человека. Демьян Ильич в такие минуты только потеет, кряхтит, трет лысину, всячески скрепляется: вздыхает мучительно, но терпит и кормит одинаково. За это ему большой почет и уважение. Но помимо харчей, Демьян Ильич дорог еще и тем (и это тоже дело не последнее), что не обидит расчетом, знает цену человеку,знает, "что, чего который человек стоит", цену назначает разную, "глядя по человеку", но назначает так, что тот, кто получает полтину в день, не обижается на того, кто получает рубль, ибо каждый в Демьяне Ильиче видит как бы нелицеприятный термометр, указывающий каждому соответственный уменью градус. Чтобы быть таким термометром, надо самому быть работником, и притом лучше всех— это последнее необходимо для того, чтобы работник признал в вас хозяина.Надобно уметь сделать все лучшевсякого нанимаемого, и тогда нанимаемый признает в нанимателе хозяина и будет знать свою цену. Необходимо поэтому для хозяина доказать каждому рабочему и всей артели вместе свою способность ценить уменье в труде, а для этого необходимо и себя показать на той же работе. И Демьян Ильич показывал себя, делая это всегда весьма тонко и деликатно; иной сделает это грубо, по-мужицки, вырвет косу из рук и скажет: "Ты чего мотаешь косой-то? авось не в квашне месишь?" или что-нибудь в этом роде. Демьян Ильич никогда так не поступал. Он, бывало, подойдет к рабочим, поздоровается и глядит, не делая никаких замечаний, потом, как бы для шутки или из желания побаловаться, подойдет к кому-нибудь из рабочих и скажет: "Дай-кось, Митрофан, косу-то… что я разучился косить-то али нет?" Возьмет косу, поплюет на руки, позвенит бруском и опять скажет: "Ну-ко попробую… Когда-то кашивал… не бранили". И пойдет, приговаривая: "Когда-то кашивал…" Да в два, три взмаха и докажет, "что такое есть косьба"; и окажется, что против его работы все косят худо, никуда негодно, — такое Демьян Ильич обнаруживает мастерство и уменье. И это с двух-трех взмахов.
"Д-д-а-а! — думает каждый из рабочих: — недаром тоже и хозяином называется!.."
И каждый приравнивает к этому образчику и свою и чужую работу и не обижается, что одному больше платят, а другому меньше… А Демьян-то Ильич, ошеломив таким образом всю толпу, после двух, трех, много десяти взмахов отдаст косу назад и скажет: "Нет! Не то дело! Разучился я косить-то… а прежде кашивал, не бранили!.." И это тоже надо намотать на ус. Иной чистосердечный человек, так тот после этого маневра в уныние впадает, станет считать себя ничтожеством.
К июлю артель была совсем готова, и всё почти из старых знакомых, из людей, которые и друг друга знали и Демьяна Ильича почитали; согласие поэтому в артели было полное; из новых был только Иван (которого я встретил на Невском), который не портил хорошей компании, да молодые муж и жена, Мирон с Миронихой, как звали их в артели. Мирон с Миронихой являли собою в артели элемент увеселительный. Они только что женились и пошли в работу "собственно только для своего удовольствия", как они говорили оба. Дружны были они ужасно, неразлучны постоянно; но так как косьбой занимались для собственного удовольствия, то расчета требовали почти каждый день.