Пришпоренный
Шрифт:
— Капитан Хорнблауэр? — спросил вахтенный офицер. Он узнал Хорнблауэра по эполету на левом плече — тот был единственным капитан-лейтенантом во всей Прибрежной эскадре, может быть даже во всем Ла-Маншском флоте. — Этот молодой джентльмен вас проводит.
После тесной палубы «Отчаянного» палуба «Тоннана» казалась невероятно просторной. «Тоннан» нес не семьдесят четыре, как обычное двухпалубное судно, а все восемьдесят четыре пушки, и по размеру вполне соответствовал трехпалубному. Он остался напоминанием о тех временах, когда французы строили огромные корабли в надежде не умением и дисциплиной, а грубой силой превозмочь семидесятичетырехпушечные
Большие кормовые каюты перестроили для Пелью в единую анфиладу. Это была роскошь неимоверная. Сразу за часовыми начинались ковры — вильтонские ковры, в которых беззвучно утопали ноги. Это была прихожая. Вестовой в белоснежно-белых штанах принял у Хорнблауэра плащ, шляпу и перчатки.
— Капитан Хорнблауэр, сэр, — объявил молодой джентльмен, распахивая дверь.
Палубный бимс располагался на высоте шести футов.
Пелью, привыкший к этому, шагнул вперед, не наклоняя головы, Хорнблауэр же, хоть и был пять футов одиннадцать дюймов росту, инстинктивно пригнулся.
— Рад видеть вас, Хорнблауэр, — сказал Пелью. — По-настоящему рад. Мне так много надо вам сказать, в письмах этого не напишешь. Но я должен вас представить. С адмиралом, насколько я понимаю, вы уже знакомы.
Хорнблауэр пожал Корнваллису руку, пробормотав те же вежливые фразы, которыми только что приветствовал Пелью. Зазвучали имена, известные всякому, кто читал в «Вестнике» отчеты о морских победах: Гриндэл с «Принца», Марсфилд с «Минотавра», лорд Герни Полэт с «Устрашающего» и несколько других. Хорнблауэр почувствовал себя ослепленным, хотя и вошел со света. Один из офицеров тоже носил единственный эполет, но на правом плече. Это означало, что он достиг славного капитанского чина, и ему не хватает лишь трех лет стажа, чтобы нацепить второй эполет. Если ему суждена долгая жизнь, он со временем доберется и до неизмеримых адмиральских высот. Он был настолько же выше капитан-лейтенанта, насколько капитан-лейтенант выше младшего лейтенанта.
Хорнблауэр сел на предложенный стул, инстинктивно сдвинув его назад. Ему, как самому младшему, — неизмеримо младшему — хотелось привлекать как можно меньше внимания. Каюта была отделана какой-то дорогой материей — штофом, догадался Хорнблауэр — цвета мускатного ореха с синевой. Это ненавязчивое сочетание было необычайно приятно для глаз. Яркий свет, лившийся сквозь большое кормовое окно, вспыхивал на качающихся серебряных лампах. В шкафу стояли книги, большей частью в хороших кожаных переплетах, но Хорнблауэр приметил также зачитанные номера «Спутника моряка» и адмиралтейские публикации по французскому побережью. В дальнем конце каюты располагались два больших предмета, так тщательно задрапированные, что непосвященный ни за что не угадал бы в них восемнадцатифунтовые карронады.
— Чтоб убрать все это перед боем, у вас должно уходить не меньше пяти минут, сэр Эдвард, — сказал Корнваллис.
— Четыре минуты десять секунд по секундомеру, сэр, — отвечал Пелью, — чтоб снести все вниз, включая переборки.
В этот момент вошел еще один вестовой, тоже в ослепительно белых штанах, и прошептал что-то на ухо Пелью, словно вышколенный дворецкий в герцогском замке. Пелью поднялся.
— Обед, джентльмены, — объявил он. — Позвольте мне вас проводить.
Вестовой распахнул дверь в переборке, и все увидели столовую. Длинный стол был
— По предложению адмирала, — объявил он, — на сегодня мы откажемся от обычного порядка. Вы найдете свои имена на карточках возле ваших мест.
Все лихорадочно бросились искать карточки со своими именами; Хорнблауэр оказался между лордом Генри Полэтом и Хоузером с «Прославленного».
— Я предложил сэру Эдварду сделать так, — говорил Корнваллис, небрежно берясь за спинку стула, — потому что мы вечно сидим рядом с соседями по капитанскому списку. Хочется разнообразия, особенно на блокадной службе.
Наконец он сел, остальные последовали его примеру. Хорнблауэр хоть и держался начеку, опасаясь нарушить приличия, не удержавшись, мысленно прибавил строчку к правилам морского церемониала (аналогично строке об офицерской голове, поравнявшейся с главной палубой): «как только адмиральский зад коснется сидения стула».
— Пелью хорошо кормит, — сказал лорд Генри, с энтузиазмом оглядывая блюда, которыми вестовые уставили стол. Самое большое блюдо водрузили как раз перед ним. Под массивной серебряной крышкой оказался великолепный пирог. Верхушку пирога выполнили в виде замка с башенкой, а в башенку воткнули палочку с бумажным английским флагом.
— Изумительно! — воскликнул Корнваллис. — Сэр Эдвард, что в подвалах этого замка? Пелью грустно покачал головой.
— Говядина и почки, сэр. Говядину пришлось тушить несколько часов. Мясо нашего корабельного быка оказалось по обыкновению слишком жестким для простых смертных и годилось к употреблению только перетушенным. Так что для пирога я решил облагородить его бычьими почками.
— А мука?
— Мне прислали мешок с провиантского склада, сэр. К несчастью, он, естественно, полежал в трюмной воде. Наверху осталось немножко неподмоченной муки, как раз для пирога.
Пелью указал на серебряные хлебницы, наполненные грабельными сухарями, как бы говоря, что при более благоприятных обстоятельствах они были бы полны свежими булочками.
— Я уверен, это необычайно вкусно, — сказал Корнваллис. — Лорд Генри, можно побеспокоить вас просьбой отрезать мне кусочек, если у вас хватит решимости разрушить это великолепное сооружение?
Полэт взялся за нож и вилку, а Хорнблауэр задумался над тем странным обстоятельством, что сын маркиза накладывает графскому сыну пирог из казенной говядины и испорченной муки.
— Перед вами свиное рагу, капитан Хоузер, — сказал Пелью. — По крайней мере, так это называет мой шеф-повар. Боюсь, оно еще солонее, чем обычно, из-за горьких слез, которые бедняга над ним пролил. Единственная живая свинья в Ла-Маншском флоте принадлежит капитану Дерхему, а он ни за какие деньги не соглашается мне ее уступить. Пришлось моему бедному шеф-повару довольствоваться солониной.
— По крайней мере пирог у него удался на славу, — заметил Корнваллис. — Он просто волшебник.
— Я нанял его во время мира, — сказал Пелью, — а когда началась война, увез с собой. По боевому расписанию он наводящий на правом борту нижней пушечной палубы.