Присутствие духа

Бременер Макс Соломонович

Прасковья Фоминична махнула на него рукой. И, обращаясь к одной Екатерине Матвеевне, но возражая ему, сказала:

— У соседей наших, по всей улице, — верно, захватчики: кур до одной переловили, полотенца вышитые утащили, мед съели, кофточки, я видала, прямо с плеч сдирали, а этот немец, похоже, удачный. Слава богу… Тем более, в доме дети, — заключила она.

Вкрадчивее и злее Бабинец повторил, что нормальные отношения с захватчиком — отношения войны. У тети Паши лицо стало такое, будто она долго стояла у плиты. И она даже остужала его торопливыми взмахами рук возле лба и щек.

Ссора вполне могла бы вспыхнуть, но тут вернулся немец с фотографией. Обтерев сухие руки о фартук, тетя Паша приняла в них снимок. Воля вышел из кухни, уводя с собой Машу.

Немец оставил открытой дверь в коридор, и Маша на миг остановилась на пороге комнаты, три недели бывшей для нее пристанищем и домом.

— Здесь мы с моим папой жили, — прошептала она самой себе, еле слышно. — Раньше…

Здесь вечером, приведя от бабушки, дядя Женя (она не знала еще, что он — папа) уложил ее на кровати, на которой сбоку не было сетки, и она не спала, оттого что боялась во сне свалиться на пол, и еще оттого, что все вокруг было чужим: стены, окна, дом напротив, шум на улице, скрип за дверью… «Хорошо, что я куклу захватила», — утешила она себя и взяла «бабу» под одеяло и повернулась на бок. Теперь, прикрыв один глаз, она видела только свое, привычное: кусок подушки с бабушкиной меткой, угол одеяла, по-всегдашнему пахнущего домом, голову «бабы» с нитяными волосами… Маша заснула.

…Здесь она проснулась среди ночи — не той, первой, а другой — от плохого сна. Тетя Катя прибежала и стала ее укачивать, а дядя Женя обещал, что будет сидеть с нею рядом и прогонять дурные сны. Потом он тихонько говорил с нею про маму…

…Она еще звала его дядей Женей, еще не знала, что он — папа, но уже знала, что он ее любит. Он все время носил ее — то на руках, то на плече — по улице и по комнате, собирался ей купить коврик с Красной Шапочкой в гостях у бабушки, — этот коврик они хотели прибить над кроватью…

Переводя взгляд вслед за Машиным, Воля внезапно увидел, что за портрет повесил немец на стену: не могло быть сомнения, это была карикатура на Гитлера!

Он сразу решил так: вид фюрера, угрожающий и глупый, его поза, величественная и нелепая, были Воле знакомы именно по карикатурам. Как раз вот такой, с выкаченными глазами, с открытым, кричащим ртом, Гитлер пытался, как тараном, проломить стену Мадрида жалким тельцем генерала Франко…

Мысль заработала вдруг возбужденно, радостно, быстро: у них поселился немецкий антифашист!.. Из тех, кто после захвата власти Гитлером продолжал борьбу в подполье. Из тех, кто приветствовал товарищей по борьбе возгласом «Рот Фронт!»…

Перед войной он часто вспоминал о них: о Тельмане, которого так и не удалось освободить из фашистского застенка, о «болотных солдатах», о мальчике, крикнувшем фашисту-учителю, когда тот разучивал со школьниками молитвы: «Мне нужен не рай в небесах, а Советская республика на земле!» В «Пионерской правде» было написано, что учитель буквально остолбенел…

Что стало потом с тем мальчиком?.. Жив ли еще Тельман?..

После того как началась война, после того как немцы захватили город, Воле больше об этом не думалось.

Но теперь кровь прилила к его лицу: «Рот Фронт!», великое

рабочее братство…

Он поспешил к Бабинцу и рассказал ему о карикатуре на Гитлера в комнате немца. Рука Миколы Львовича, державшая самокрутку, задрожала крупно и сильно, глаза его заблестели почти лихорадочно; он выглядел так, будто только что был разбужен, и пробуждение это казалось ему слишком, неправдоподобно счастливым.

— Смело! — наконец сказал он о немце. — Это ему может стоить головы. — Микола Львович чуть прищурил глаз. — Неужели он не учитывает?.. К нему ведь другие немцы могут зайти.

Бабинец крепко потер глаза, потом медленно отвел руки от лица; они больше у него не дрожали, ничуть, но глаза всё так же продолжали блестеть.

— Что ж, побалакаю с ним немного, — сказал он весело. — Прощупаем его потихоньку.

Воля не представлял себе, на каком языке будет балакать с немцем Бабинец, но оказалось, что Микола Львович занимался когда-то немецким, правда, недолго…

— Это в тот период, — сказал он, — когда у них в Баварии была короткое время Советская власть. Я тогда имел надежду у них побывать. У меня в тетради много выражений было записано. Я знал не менее ста слов.

Сейчас же Бабинец отправился в дом напротив, в свою комнату, где они с Колькой ни разу не были со дня прихода немцев, за старой тетрадью. Воля пошел с ним. Замок на двери был сбит, а все в комнате исковеркано, сокрушено, перевернуто вверх дном. Но среди вороха бумаг, вываленных из сундучка, Микола Львович довольно легко нашел свою тетрадь, — тетрадью, как выяснилось, он называл конторскую книгу.

Во всей комнате один только подоконник остался в целости. Из шкафа была вырвана дверца, из печи выломаны изразцы, клетка, оставшаяся от времен, когда у Кольки жил щегол, растоптана. Бабинец смахнул с подоконника на ладонь брызги стекла и бросил их на крошево из клочьев обоев и бумаг, хлопьев пепла, залетевшего в окна, осколков посуды и изразцов. Затем он сел на подоконник (Воля примостился рядом) и, безразличный к разгрому вокруг, раскрыл свою тетрадь по немецкому…

На странице, разделенной чертою точно посредине, водянистыми чернилами было выведено двадцать два года назад его рукою (слева по-русски, справа по-немецки):

«Братья, вслед за рабочими России вы первыми установили у себя диктатуру пролетариата!

Да здравствует Советская Бавария, да здравствует Советская Германия!

Народы Советской России уверены: идя по нашему пути, вы…»

Бабинец принялся листать страницы, ища слова, которые пригодились бы ему сейчас для разговора с немцем.

«Как же все-таки оно повернулось… — думал Воля, глядя на Миколу Львовича. — Ведь когда еще он собирался побывать у немцев, а вот когда встретился. Да не у них — здесь, и они не в гости пришли…»

Он смотрел на Бабинца, и ему хотелось, чтобы тот почувствовал, что он разделяет его волнение, понимает его вполне. Но, странно, делить, казалось, было нечего: спокойно, с внимательным, чуть озабоченным лицом переворачивал Микола Львович страницы конторской книги. Он искал сейчас нужные немецкие слова, слегка прищуривался, находя их, без задержки отбрасывал неподходящие — и только…