Присутствие духа
Шрифт:
Они сообща беседовали с немцем — Микола Львович и Воля, — но больше Воля, потому что Бабинца, который основательно подготовился к разговору, немец не понимал и все переспрашивал: was, was?.. [4] Должно быть, загвоздка была в произношении: с произношением у Бабинца — это и Воле было заметно — дела обстояли так себе.
Немец пил мелкими глотками минеральную воду из местного источника, которую принес в термосе, и, часто справляясь, понят ли он, рассказывал о себе. О том, что служит в транспортной организации германской армии. О том, что по
4
Что, что?..
Тут Бабинец спросил, во многих ли походах он участвовал. После чего немец сообщил, что поход на Россию — первый в его воинской жизни. Во французской, польской и других кампаниях он не участвовал. Ему давно следовало побывать в Карлсбаде (немец ткнул себя пальцем в живот), полечиться на водах, но это все откладывалось, и вот теперь здешняя целебная вода (он сделал глоток) определенно дает эффект. Вместо невзгод участие в Восточном походе принесло ему облегчение страданий…
Немец сделал паузу. А убедившись, что снова понят, уже сам спросил у Бабинца, когда тот был ранен. Не «когда вы потеряли ногу?», а деликатнее: «Когда вы были ранены?»
Бабинец отвечал, что в гражданскую войну после боя врач с санитаром отпилили ему ногу обыкновенной пилой, опасаясь гангрены. Пуля попала в голень.
Воля подумал, что сейчас немец захочет узнать, на чьей стороне сражался Микола Львович — красных или белых, но немец с тревогой спросил лишь, был ли ему тогда, по крайней мере, дан наркоз.
Бабинец покачал головой.
— Поскольку уже была большая нехватка медикаментов, — сказал он, как о чем-то простом, житейском.
Тогда на ломаном русском языке, наклонясь вперед над столом и сокращая расстояние между собою и Бабинцом, немец внезапно спросил его, является ли он членом коммунистической партии.
В тот же миг у Воли мелькнуло в уме, что и переход на русский, и сам этот вопрос — начало совсем иного, нового разговора — разговора в открытую, напрямик… Слово «братание» вынырнуло из глубин его памяти — вверх, на свет, и он почти верил, что два человека, молча всматривающиеся друг в друга, сейчас обнимутся на его глазах.
Но Микола Львович, не явившийся на регистрацию коммунистов, объявленную в одном из первых приказов германского военного коменданта, только переспросил словно бы обалдело:
— Я?! — и глянул на Волю, и чуть развел руками, будто желая сказать: «Разве ж обо мне можно такое подумать? Вот уж не представлял!..»
Проделав это, он, в свою очередь, осведомился у немца, является ли тот национал-социалистом. На что немец немедля ответил утвердительно и в такой интонации, которая, несомненно, означала: «Конечно, как все».
Тут разговор их прервался, потому что немец, хоть уже наступал вечер, собрался куда-то уходить, — комендантский час существовал не для него.
Бабинец остался в кухне, где тетя Паша начала печь оладьи из остатков черной муки, а Колька и Маша молча наблюдали за ее движениями, притаясь в уютном чаду. Иногда они переглядывались друг с другом. («Что, нацеливаешься?..» — беспокоился Колька. «Ничего и не нацеливаюсь… — насупясь, отводила глаза Маша. — И сама не попрошу. Я не виновата, если угостят…»)
—
— Теперь — товарищ, а был — захватчик, — проворчала тетя Паша, орудуя у плиты. — То «Воюй с ним, Прасковья!», то «Поцалуй его!» — насмешливо протянула она, хотя о последнем Бабинец и не думал ее просить. — Супостат он, немец наш этот, — продолжала тетя Паша. — Видит ведь, дети некормленые, мог бы из пайка своего уделить малость. Нет, такое в башку не пришло!..
Бабинец покосился на Прасковью Фоминичну, чуть морщась от ее слов, как от помехи для раздумья. Затем он встал и, сделав Воле знак, чтоб шел за ним, направился в комнату немца. Микола Львович считал, наверно, что она пуста, но, оказалось, немец уже вернулся. В коридор доносились звуки радио — немец настраивал приемник…
В это время, заставив насторожиться Волю с Бабинцом и опередив их, к немцу стремительно вошел без стука высокий офицер. Микола Львович бросил ему вдогонку взгляд, наткнувшийся на дверь и разом как бы отскочивший на Волю. Воля понял: Бабинец опасался, что офицер нарочно постарается застичь врасплох их немца. Он прислушивался к голосу офицера, который, казалось ему, что-то приказывал… Но офицер не приказывал — он лишь пересказывал их немцу новый приказ фюрера, услышанный только что в штабе: Гитлер устанавливал близкую дату окончательной победы над Россией. Быстро это уловив, Воля не успел поделиться с Бабинцом, — тот решительно стукнул в дверь костылем и вошел к немцу. Воля шагнул вслед за ним.
Они переступили порог в тот момент, когда оба немца, подняв глаза на изображение фюрера, одновременно воскликнули: «Хайль Гитлер!» И тут же Воле стало ясно: на стене висит не карикатура — портрет… Это было несомненно, точно, и не только потому, что два немца смотрели на физиономию фюрера с обонянием, но почему-то еще…
— Ich bitte mich zu entschuldigen [5] — старательно и в самом деле виновато произнес Бабинец. — Прямо сил нету, как хочется курить… — И он попросил дать ему одну папироску.
5
Я прошу меня извинить.
Немец, не глядя на него, протянул ему две, после чего Бабинец с Волей живо ретировались.
— Ты что же, офонарел?! — грубо спросил Микола Львович, едва они вышли. — «Карикатура»! «Антифашист»! — передразнил он. — Откуда взял?..
Воля молчал. Привиделось ему, что ли?.. Он легко вызвал в памяти миг, когда в пустой комнате на голой стене заметил изображение фюрера. И так же ясно он представил себе искапанные восторгом лица немцев, устремленные к портрету. Но ни себе, ни Бабинцу он не мог ответить, почему в тот недавний миг — две минуты назад — изображение Гитлера перестало быть карикатурой и не могло уже ею показаться, а накануне ею было…