Притчи, приносящие здоровье и счастье
Шрифт:
И нынче утром, как и всегда летом, встал Кирьян очень рано, дождался, когда над тихими водами большого озера покажутся солнечные лучи, и вышел из дому. Как я уже сказал, Кирьян очень любил в такой вот ранний час побродить где-нибудь один. И не по нелюдимости своей, отнюдь нет, а только вот просто чтобы хоть немного иногда побыть наедине с самим собой, немного поразмышлять, подумать о жизни, о прошлом, настоящем и будущем. Однако же первым делом заглянул все-таки Кирьян на свою конюшню – там, как и всегда, все было в полном порядке. Лошади спали еще, и Кирьян тихонько отворил ворота и так же тихонько, чтобы раньше времени не потревожить животных, прошел внутрь. Во сне некоторые обитатели стойл фыркали, иные даже храпели словно люди, но большинство только тихо посапывало. Добрый Кирьян даже умилился на эту идиллическую картину утреннего покоя во вверенной ему конюшне. Так же тихо, как и вошел, Кирьян вышел из конюшни и затворил за собой тяжелые ворота.
Через пару часов, Кирьян знал это, придут работники, проснутся лошади и закипит, забурлит на конюшне жизнь. Но это будет только через пару часов, пока же
Кирьян был не только добрым, но и довольно-таки смышленым – сразу понял он, в чем дело: понял, что это один из двух аистят нынче выпал из гнезда. Да вот и он, этот выпавший маленький аист – лежит и грустными глазами смотрит на маму с папой, а те в свою очередь с мольбой в глазах глядят на подошедшего Кирьяна. Человек в отличие от птицы не наделен способностью летать, однако у человека есть другая способность, которой птица лишена – птице даны крылья, а человеку даны руки и этими руками человек может брать те или иные предметы. И Кирьян, чтобы помочь аистам, воспользовался своими руками: подобрал с травы бедного аистенка и по специальным скобам, что предусмотрительно оставили в красных кирпичах строители башни, бережно прижимая аистенка к груди, вскарабкался на самый верх, к аистиному гнезду. Там Кирьян аккуратно пристроил несчастного птенца на положенное место и спустился вниз под благодарный крик взрослых аистов, счастливым образом вновь обретших своего аистенка. Однако только стоило Кирьяну спуститься на землю, как услыхал он жалобное мяуканье. Конечно, это где-то плакала кошка – потерялась ли или еще какая неприятность с нею приключилась, но понял Кирьян, что и это животное нынешним утром нуждается в его помощи.
Осмотрелся Кирьян, пытаясь понять, где же это кошка так жалобно мяукает, и смекнул, что кошкин плач доносится со стороны старого сарая – того самого сарая, что чернеет неподалеку. Туда и направился добрый Кирьян, желая узнать причину горя кошки и если помощь понадобится, то, конечно, помочь. Подойдя к старому сараю, Кирьян понял, что не ошибся – действительно, мяуканье доносилось отсюда. Но откуда именно? Это еще Кирьяну предстояло узнать. Стал он обходить сарай, завернул за покосившуюся стену и тут моментально сообразил, откуда раздается такое жалобное и пронзительное мяуканье – оно шло из-под самой крыши старого сарая. А стало быть, чтобы увидеть кошку и понять причину ее горя, предстояло забраться под крышу сарая. И для этого надо было в первую голову раздобыть где-то приставную лестницу. Конечно, дома у Кирьяна такая была – новая и большая. И на конюшне было несколько приставных лестниц. Однако плач кошки с каждой секундой становился все пронзительнее и, вместе с тем, как это ни странно, все печальнее. Медлить было нельзя. И даже быстро бежать на конюшню или же домой за лестницей было некогда. Тогда Кирьян решил попробовать забраться по стене без помощи лестницы – все-таки бревна сарая могли позволить сделать это. Так и поступил Кирьян. И хорошо, что решился он на это действие, потому что добраться до крыши ему удалось, а там увидел он такую вот картину: несчастную рыжую кошку старой Силантьевны прижало полусгнившим и отвалившимся уже крыши сарая бревно. И не просто прижало, что было бы еще полбеды, а с каждой минутой прижимало все сильнее и сильнее. Без всякого преувеличения можно сказать, что если бы в это время не забрался Кирьян под крышу старого сарая, не пришел на помощь бедной кошке, да даже если бы просто отправился на конюшню или домой за приставной лестницей, то старая Силантьевна просто-напросто лишилась бы своей кошки раз и навсегда. Но Кирьян пришел вовремя. Очень аккуратно одной рукой приподнял он полусгнившее бревно, другой же рукой бережно взял рыжую кошку старой Силантьевны. Кошка же, надо сказать, едва завидев Кирьяна, перестала мяукать, а стала своими глазами-изумрудами пристально смотреть на своего спасителя, полностью доверившись конюху. Кирьян между тем понимал, что забраться на крышу и вытащить кошку из-под бревна – это еще только полдела. Главное же было – теперь вместе с кошкой спуститься вниз. Оно, конечно, можно бы было кошку и отпустить; верно, она бы и сама смогла найти дорогу с крыши сарая, когда бревно ей уже не было помехой, однако Кирьян пока что опасался отпускать рыжую кошку старой Силантьевны из своих рук, опасался в силу того, что надо было кошку эту еще внимательно осмотреть – не повредило ли ее бревно. И стал Кирьян спускаться вниз – медленно, не спеша, переступая с бревнышка на бревнышко и держа при этом кошку. И таки добрался до земли, не оступившись и не уронив рыжую страдалицу. Внизу Кирьян внимательно осмотрел и старательно ощупал бедную зверюшку. Кошка ведь по строению организма своего не очень сильно отличается от лошади, а организм лошади Кирьян знал как никто другой.
Только убедившись, что кошка старой Силантьевны цела и невредима, Кирьян отпустил ее. Но кошка ушла не сразу – прежде она благодарно мяукнула и ласково потерлась о Кирьяновы штаны. Потом сверкнула глазками-изумрудами и только после этого куда-то побежала по тропинке вдоль забора. Кирьян посмотрел ей вслед, дождался, пока кошка скроется за поворотом и только после этого пошел дальше. Вскоре оказался Кирьян возле крайнего дома в деревне – того самого дома, где жил старик Лаврентий, известный на всю округу своим нелюдимым и угрюмым нравом. Кирьян бросил взгляд на окна дома Лаврентия и хотел уже было идти дальше, как услыхал, что прямо под забором, который отгораживал Лаврентьев дом от деревенской дороги, кто-то возится.
Кирьян наклонился и к великому удивлению своему, разглядел в траве маленького щенка. «Ну и утро нынче выдалось», – подумал Кирьян. Подумал так, потому что понял: и здесь нужна его помощь – щенок ведь запутался в густой траве, что росла под забором. «И чей это щенок?» – сам себя спросил Кирьян, вызволяя беднягу из травяного плена. И тут до Кирьяна донеслось ворчание, идущее откуда-то из-за забора, – сомнений не было: так ворчать мог только один человек в деревне, так ворчать мог только старик Лаврентий. Оно, впрочем, было и неудивительно, ведь за этим забором дом Лаврентия и стоял. Кирьян еще подумал, и чего это старик разворчался в такую рань, как тут же уловил причину этого ворчания в словах Лаврентия: ворчун сетовал на исчезновение недавно родившегося щенка.
Кирьян сразу все понял – понял, чьего щенка только что он вытащил из травы. Поэтому постучал в ворота и, не дожидаясь ответа, прокричал сквозь забор:
– Эй, Лаврентий, принимай своего малышка-питомца.
Тотчас ворота отворились и в проеме показалось хмурое и недоумевающее лицо старика Лаврентия. Ни слова не сказав, Лаврентий протянул руку и взял у Кирьяна щенка. Только после этого пробурчал что-то себе под нос и захлопнул ворота. Кирьян нисколько не обиделся, только улыбнулся захлопнувшимся воротам. Не обиделся и потому, что хорошо знал угрюмый нрав старика Лаврентия, и потому, что вообще ни на кого никогда не обижался, ведь был очень добрым. День между тем вступал в свои права, солнце поднялось над прозрачным большим озером и озарило всю нашу деревню. Кирьян вновь улыбнулся и направился на конюшню – обитатели стойл (Кирьян знал это) уже просыпались и ждали своего хозяина. И Кирьян был счастлив – счастлив потому, что добр. И мир в ответ был тоже добр к нему.
Днепровская русалка
Киев не просто древний город, положивший начало Руси, Киев славен многими местами прекрасными и чудесными – славен и в веках, славен и теперь. В каком большом городе вы найдете столько деревьев? В каком городе так трудно бывает забраться на гору? В каком еще городе, скажите на милость, сверху можно лицезреть такую красоту? Вы стоите на Владимирской горке – той самой, на которой, по преданию, сам великий князь Владимир, прозванный на Руси Красное Солнышко – прозванный за тот свет, что принес он всему народу нашему, – крестил наших предков в веру христианскую, в веру православную. Так вот, стоите вы на Владимирской горке, где теперь среди деревьев вековых возвышается памятник крестителю Руси Киевской князю Владимиру Красное Солнышко, стоите и смотрите, как внизу резвится одна из величайших рек мира – сам Днепр. Или как у нас его зовут – Днипро.
А за Днепром вдалеке вы видите дали, которые и глазом за один раз обнять невозможно – столь велики они и столь великолепны в своей красоте. А если с Владимирской горки посмотрите вы влево вниз, то увидите место, издавна называемое Подолом. Там, на Подоле, много-много лет назад поселился дед моего деда, там родился мой прадед, мой дед родился и всю жизнь прожил на Подоле. Теперь на Подоле живет мой отец. И я тоже живу на Подоле, но как только выдается у меня свободный денек, то прихожу я сюда – на Владимирскую горку, прихожу и подолгу смотрю на свой родной Подол, на Днепр, что бежит внизу и пугает редких гребцов хитрыми водоворотами; смотрю на синеющий на фоне столь же синего неба Андреевский собор, любуюсь куполами Софии Киевской… И уж конечно, часами могу смотреть на тот вид, что открывается взору справа от Владимирской горки – веками стоит там знаменитая на весь крещенный мир Киево-Печерская Лавра. Печерская она названа потому, что издавна монахи селились здесь в печорах, а по-нашему – в пещерах. Ныне же в пещерах этих покоятся мощи многих святых, подвизавшихся в Киеве и нашедших здесь покой вечный. И я под праздник, а порою и просто так иду в Лавру нашу, чтобы поклониться святым мощам, мощам праведников. И со всего мира идут в Лавру на поклон верующие и страждущие. И звон от главной колокольни разлетается по всей округе, теша слух и старого, и малого, и семейного, и сирого, и богатого, и нищего – теша слух всех тех, кто только звон этот слышит.
Доносится звон с колокольни и до Владимирской горки, и даже до Подола, где стоит мой дом. Весь Киев и все деревни вокруг города слышат этот звон. И душа радуется, когда звон этот разлетается по всей округе. Службы в Лавре идут своим чередом, приходят на службы странники, со свечами спускаются в пещеры – в ближние и даже в дальние, поклоняются там мощам святым и умиротворенные расходятся дальше по свету, чтобы славить в мире нашем благолепие, царящее среди Киевских холмов, будто висящих в воздухе на кронах древесных над бурными водами нашего Днепра. И весь мир знает благодаря странникам, что Киев – это не просто город, а город городов, всем городам город, славнее и великолепнее которого под нашим солнцем и под луною нашей не сыскать, хоть ищи весь век. И конечно, знаем о красоте и славе города все мы – те, которые гордо именуют себя киевлянами, жители города над Днепром.