Притчи. Ведический поток

Ганус Г. А.

— Возведи крепость из добрых дел и не будет на свете ничего прочнее ее, — сказал Султан улемов Аляеддину Кей Кубаду, когда тот, гордясь только что построенной крепостью, показывал ее, ожидая похвал.

Между тем, жизнь Султана улемов подходила к концу. Он чувствовал: Конья, которая пришлась ему по душе, - его последняя радость, последняя стоянка в этом бренном мире.

Султан улемов дал блестящее образование своему сыну. Он посвятил его в искусство составления фетв* и чтения проповедей. В двадцать четыре года Джалалиддин обладал всем, что необходимо проповеднику.

(*

Фетвы — поэтические религиозные стихи.)

Но после смерти отца он отправился в святые города Дамасск и Халеб для того, чтобы проверить себя и свои познания в беседах с мудрецами века.

В прославленном халебском медресе Халавийе толковал он с великим арабским ученым Камаладдином Ибн аль-Адимом о девяти небесах и сочетаниях четырех элементов — огня, воздуха, земли и воды, из коих слагается мир видимый. Вели они речь и о сущности времени, состоящего из отдельных мгновений, текущих друг за другом, подобно воде в реке, состоящей из сменяющих друг друга капель.

В знаменитом на весь просвещенный мир дамасском медресе Макдисийе Джалалиддин вел речь с мужами веры о единстве, как абсолюте, исключающем представление о множественности; о единстве, в котором заключена идея множественности, подобно тому, как в семени дерева заложено единое дерево, но со всем множеством его частей — корней, ствола, ветвей, плодов.

Обсудив сложнейшие вопросы гносеологии и онтологии, логики и богословия с выдающимися улемами, Джалалиддин убедился: нет ничего, что было бы темным для его разума. Улемы и шейхи, дивясь ясности и глубине ума молодого богослова, вопреки традиции, через несколько месяцев выдали ему иджазе (свидетельство), подтверждая, что ничему больше его научить не могут.

Осенью 1231 года он возвращался в Конью вместе с двумя отцовскими мюридами (учениками). Джалалиддин ехал молча. Разум его был светел и мощен, память хранила множество знаний, но на сердце было смутно.

Под вечер они остановились переночевать в вырубленных в скале пещерах. Здесь жили суфии-аскеты. Джалалиддин смиренно попросил их разделить с ним его трапезу. Аскеты с презрением глядели на богословов-законников, считая их лицемерами. Но просьбу уважили. Закончив трапезу, как и положено божьим людям, они не выразили никакой благодарности: истинным подателем благ был только Бог, его и следовало благодарить.

Утром, перед тем, как уехать, Джалалиддин вдруг решил задать вопрос. Он встретился взглядом с самым старым из отшельников:

– Могу я спросить тебя, о познавший! Скажи, отчего скорбит сердце?

– От многих душ исходит голос скорби, а от некоторых — звук бубна. Сколько я ни гляжу в свое сердце -в нем раздается голос скорби, а звука бубна все нет!

– А разве происходит что-либо от усилий раба божьего?

— Нет! Не происходит. Но без усилий тоже не происходит! Если ты проведешь у чьих-либо дверей год, то к конце концов тебе скажут: "Войди затем, для чего пришел!". Я буду тебе в том порукой, — ответил отшельник.

Джалалиддин припал к его черной как корень руке. Этот нищий старик был щедр и дал в поручительство все, что имел — самого себя!

Безрадостны были слова отшельника. Но Джалалиддин услышал в них отзвук своих стремлений: голос бубна должен снова зазвучать в его сердце, как звучал некогда в детстве.

Джалалиддин

вернулся в Конью и узнал, что в его отсутствие тихо, как и жила, не жалуясь, но все ожидая его, угасла Гаухер, его светящаяся жемчужина, увековечившая его облик в детях.

От сознания своей непоправимой вины голос скорби зазвучал в его сердце с новой силой.

Не в силах оставаться больше в городе, он ушел в горы. Ушел, чтобы упиться там своей скорбью до смерти или воскреснуть духом.

Здесь, у горного ключа, на яйле Карадага, и застал его дервиш, принесший свернутое в трубку письмо. Чем-то родным повеяло от него. Неужели это он, неистовый наставник Сеид Бурханаддин? Десять с лишним лет не видел он этого почерка...

Сеид Бурханаддин писал: "Услышав в Термезе о смерти учителя своего Султана улемов, я оплакал его, сотворив молитву за упокой его души, и через сорок дней, постясь и бодрствуя по ночам, свершил поминальный обряд".

Сеид писал, что сын Султана улемов, его ученик и воспитанник, остался теперь один. И он, Сеид, должен заменить ему отца. Но пока он добрался до Коньи через пустыни, реки и горы, прошел год. И вот теперь Сеид ждет своего воспитанника, сына своего шейха в столице, уединившись в мечети Синджари.

Джалалиддин приложил письмо к глазам, потом ко лбу. Как он нуждался сейчас в поддержке близкого человека! Недаром прозвали его воспитателя Сиррдан - Тайновидец.

Они встретились, долго стояли, припав друг к другу. Сквозь халат почувствовал Джалалиддин, как худ его наставник. Но запавшие, прикрытые седыми бровями глаза горели еще яростней, чем прежде.

Сеид устроил своему ученику настоящий экзамен, самый строгий, какой доводилось держать Джалалиддину. Вопросы касались в большей мере астрологии и медицины. В ней мало кто смыслил больше Сеида, ибо учился он врачеванию у одного из учеников самого Ибн Сины.

С каждым ответом светлело суровое лицо Мастера, Наконец, он вскочил и склонился перед молодым улемом.

— В науке веры и знания явного, — молвил Сеид, — ты превзошел отца своего. Но отец твой владел и наукой постижения сокровенного. Я удостоился этой науки от твоего отца, моего шейха, и теперь желаю повести тебя по пути, дабы и в знании сокровенного стал ты наследником, рапным родителю своему.

Джалалиддин с радостной решимостью преклонил колени.

Прежде, чем продолжить рассказ, необходимо пояснить, что подразумевали суфии под знанием сокровенного, и по какому пути повел неистовый Сеид, по прозвищу Тайновидец, своего ученика.

Суфийская традиция разделяла путь самосовершенствования на три основных этапа. Первый этап - шариат, т.е. буквальное выполнение откровенного закона, запечатленного в Коране. Этот этап являлся подготовительным. Второй и третий этапы назывались тарикат и хакикат. Они соответствовали трем ступеням познания. Первая ступень — это уверенное знание, которое объяснял ось таким сравнением: "Я твердо знаю, что яд отравляет, огонь — жжет". Вторая ступень — полная уверенность: "Я сам своими глазами видел, что яд отравляет, огонь сжигает". Это опытное знание. И, наконец, последняя ступень — истинная уверенность: "Я сам принял яд, испытал его отравляющее действие; я сам горел в огне и таким образом убедился в его способности жечь".