Притворщик
Шрифт:
Потому что ничего этого не было. Ни роскошного обеденного зала с огромным столом в викторианском стиле посередине, ни лакеев в ливреях и перчатках и, самое главное, – никаких кулинарных безумств, типа фуа-гра с ежевичным сиропом, суши-хренуши, устриц, омаров, французского вина 1982 года урожая с южного склона тех самых виноградников (помню, в тот год стояло жаркое и влажное лето...), столетних французских коньяков и их ровесника, вискаря от Дункана Маклауда, с уважением.
Мы без лишнего пафоса угощались с хозяином дома в Валентиновке на скромной кухоньке, совсем не намного большей по площади моей «двушки»
– За тебя, Стас! Что значит мастер старой закалки. А Гришка все мне в уши дул, дескать, у вас в конторе сплошь идиоты да бездари. Как ты его сделал, а? И всех остальных – тоже, – и опять потянулся к бутылке.
– Идиотов везде хватает, – я осторожно отодвинул от него сосуд. – Петь, давай хоть десять минут пить не будем, пусть немного уляжется.
– Ладно, – согласился тот. – Тогда давай поговорим.
– Это можно. Ты меня уважаешь? – и хихикнул.
– Да, – на полном серьезе согласился олигарх, – очень. Скажи, Стас, у вас много таких спецов, как ты?
– Не так, чтобы, – сознался я. После того как в декабре прошлого года умер от инфаркта Граф, а весной этого погибли Мастер и Благородный Дон, нас осталось всего-навсего семеро, считая Грека, Гешу Садко, меня и Кащея. Верю, в самое ближайшее время это число сократится еще ровно на одну единицу. Приложу для этого все силы. Что это мы все обо мне? Скажи лучше, как восприняли весь этот цирк компаньоны?
Крупин наколол на вилку грибок.
– Компаньоны в ахуе.
– В каком ахуе?
– В полнейшем. Сначала их измазали всякой дрянью, потом зачем-то отвезли на другой конец Москвы и через пару часов отправили по домам. В общем, волновались и даже слегка поскуливали.
– Бунт на корабле?
– Я, кажется, сказал «слегка». Побунтуешь у меня. И, вообще, хватит сачковать, наливай.
Откушали в молчании.
– Хороша, – молвил Петр, запивая морсом. – Если бы ты знал, Стас, какую гадость мы за речкой пили. Гнали и пили. А вы там как обходились?
– У нас и водочка случалась.
– Ну да, вы же аристократия.
– Какая к черту аристократия. Просто с вертолетчиками дружили, вот они и подвозили при случае. Скажи мне лучше, Петро, что ты с Григорием делать собираешься?
Вышеупомянутого Григория Борисовича мы вчера побрали, что называется, тепленьким. Он сидел в своем навороченном кабинете весь в слезах и соплях, любуясь валяющейся на столе «Береттой». Хотел, видать, застрелиться, да пороху не хватило. Убежать у него тоже не получилось. Нагло, как пьяный по бане, разгуливающий по «локалке» «Русской стали» чудо-специалист Ефим Копиевкер обнаружил в ее недрах режим «Апокалипсис» (судя по крутости названия, изобретение лично Вайсфельда Г.Б.), предусматривающий отключение всех видов связи в фирме, в том числе – мобильной, а также действие охраны по схеме «приходящих гнать на хрен, выходящих – не выпускать». Исключение делалось только для самого Крупина П.Н. и сопровождающих его лиц. Ввести или отменить этот самый «Апокалипсис» имело право первое лицо компании, а также начальник службы ее безопасности и только по секретному паролю. Тоже мне, задачка для Фимы. После запуска режима он сменил кодовое слово, и заговорщик Гриша оказался наколотым на собственные вилы.
Еще раньше я сдал олигарху проказника Толмачева. Мы объехали территорию «Сталеваров» с северо-востока и остановились напротив хозяйственного блока. Забор здесь был несколько пониже. Нас уже ждали. Геша Садко задумчиво покуривал, присев на радиатор своего «Бьюика». В лихие девяностые эта машина пользовалась доброй славой среди «конкретных пацанов», главным образом, благодаря своему багажнику. Он настолько вместителен, что в нем при необходимости можно легко вывезти для приватной беседы всех работников небольшой фирмы. Вместе с охраной.
Геша поздоровался со мной за руку и степенно кивнул вышедшему из машины Крупину.
– Где? – полюбопытствовал я.
– Там он, шнырь бздливый, – указывая пальцем себе за спину, ответил он. – Куда ж ему деться?
Геша вырос в славном городе Александрове, известном своими стойкими уголовными традициями и специфическим контингентом. Блатная феня в нем, по отзывам очевидцев, является официально признанным вторым государственным языком после русского, а иногда – вместо. Вот порой и прорывались у него интересные словечки в память о счастливом детстве...
– Открывай!
– Это мы мигом. Вылазь, босота, – и извлек за шиворот Пашу. Тот выглядел очень испуганным и немного помятым.
– А это кто? – поинтересовался я, углядев торчащую из багажника пару ног в пижонских черных туфлях.
– С ним лез, – пояснил Геша. – Напал на меня, приемчики применять начал, пенек обоссаный. Что с ним делать, кстати?
– Ты кто, лишенец? – полюбопытствовал я, сдирая клейкую ленту с его рта.
– Я? Я, это, в охране, – от парня за километр несло конским потом.
– Сколько пообещали?
– Пять тысяч...
– Вали отсюда, вонючка, – не успел я освободить этого героя от остатков клейкой ленты, как тот всхрапнул и понесся прочь по дороге, дробно стуча копытами.
– Что с Гришкой? Да ничего особенного. Я его еще вчера к папе отправил. Пусть пока там побудет.
– А потом?
– Что потом? Жить, по крайней мере, останется. На ренту. Скромную ренту, – добавил он. – Понимаешь, я Борику слово дал.
– Тогда все ясно.
– А если ясно, наливай, и давай кое-что обсудим.
Глава 41
Старенькая, но ухоженная «хрущевка», одна из немногих еще не угодивших под снос на юго-востоке столицы. Крошечный дворик с несколькими чахлыми деревцами и детской площадкой, теснимой металлическими «ракушками» гаражей. Изнемогающий от навалившегося, подобно снежной лавине, утреннего похмелья, небритый и опухший персонаж на скамеечке у подъезда. Жара.
Обливаясь потом, я просочился между гаражами и вошел в подъезд. Тяжело дыша, поднялся на последний этаж, позвонил в дверь (длинный звонок, два коротких, длинный) и терпеливо дождался, когда меня как следует рассмотрят в телескопический глазок. Наконец дверь открылась.