Притяжение Андроникова
Шрифт:
Прочитав Андроникова, нельзя не прийти к убеждению, что в «Мцыри» Грузия совершенно так же, как и в последних редакциях «Демона», не условно-романтическая декорация, а реальная страна, конкретно воспринятая и воплощенная одним из самых передовых людей своего времени.
Здесь речь идет о творческом методе Лермонтова. Точно так же, когда Андроников при помощи ряда хитроумных изысканий, раздумий, сопоставлений, догадок установил подлинный образ той женщины, в которую Лермонтов был так самозабвенно влюблен в 1831–1832 годах, дело не ограничивается одной констатацией факта. Исследователь опять-таки рельефно вскрывает творческий метод Лермонтова: оказалось, что десятки его стихотворений, которые
IV
В книге Андроникова «Рассказы литературоведа» ученость опять-таки сочетается с бурным сердцебиением, с азартом. У какого другого историка старинной словесности вы могли бы прочитать по поводу его литературных исследований такие, например, горячие и нервные строки:
«я прямо задохнулся от волнения…»
«я чуть не захохотал от радости…»
«я ахнул…»
«вся кровь в голову…»
«сердце испуганно ёкнуло…»
«даже в жар бросило…»
«я остолбенел…»
«я был ошеломлен…»
«…внезапное удивление… испугало, обожгло, укололо, потом возликовало во мне, возбудило нетерпеливое желание куда-то бежать, чтобы немедленно обнаружить еще что-нибудь».
Можно подумать, что дело идет не о мирных поисках старинных бумаг и портретов, а по крайней мере о битве с пиратами или об охоте на тигров.
Примечательно здесь слово «бежать». Спокойно, хладнокровно, степенно совершать свои литературные поиски Андроников, конечно, неспособен. Не тот у него характер. Он нетерпелив, динамичен, стремителен. Не может ни на миг остановиться, покуда не добьется своего. Поэтому в его книге мы так часто читаем: «я прибежал», «я кинулся», «опрометью бегу», «бегу на Новинский», «вбегаю в редакцию», «помчался во Внуково» и т. д.
И куда только не бегает он ради облюбованной им литературной добычи!
В очерке «Личная собственность» он говорит: «…я бегал из Института рыбной промышленности в медицинский, из педагогического – в Театр юного зрителя, из Товарищества художников – в клиническую больницу, в Общество по распространению знаний».
Этот азарт, эта страсть, эта жгучая любовь к памятникам литературного прошлого понемногу заражают и нас, и мы начинаем с увлечением следить за каждым новым усилием неутомимого автора, стремящегося во что бы то ни стало дознаться, изображает ли Лермонтова старинный портрет какого-то молодого военного и кто такая была неведомая Н. Ф. И., которой юноша Лермонтов посвятил цикл любовных стихов.
Мы участвуем всей душой в бесконечно разнообразных приключениях Андроникова, мы горюем при каждой его неудаче и радуемся, когда его долгие хлопоты наконец-то увенчаются успехом.
Рассказывая так увлекательно о своих литературных находках, о тех надеждах, разочарованиях, восторгах, с которыми связаны поиски неведомых рукописей, таящихся в частных архивах, Андроников тем самым доводит до сознания широких читательских масс, как драгоценна для советской культуры деятельность ученых, литературоведов, музейных и архивных работников, посвящающих всю свою жизнь отысканию, добыванию, изучению памятников великого прошлого нашей многонациональной словесности.
V
Для того чтобы разгадать загадку Н. Ф. И., Андроникову пришлось посетить около двадцати человек, и при всякой встрече он – это так характерно! – попадал в атмосферу задушевной приветливости, благожелательства, добрых улыбок.
В рассказе мы то и дело читаем: «Николай Павлович… улыбнулся», «Улыбается Корин…», «Улыбается Елена Панфиловна», «…гостеприимно, с любезной улыбкой…», «Яков Иванович… усмехается…», «Криминалисты смеются…».
Чуть не на каждой странице мелькают такие слова: «приятная встреча», «шутливый тон», «радушное гостеприимство», «дружелюбный смех» и т. д.
Эти строки характеризуют не только людей, с которыми встречался Андроников, но и его самого. Там, где появляется он, – всюду сами собой возникают и «дружелюбный смех», и «радушное гостеприимство». Ибо в числе его талантов есть и этот – умение привлекать к себе сердца, которое дается лишь тем, кто и сам одарен очень нелегким искусством – любоваться людьми, восхищаться людьми, преклоняться перед их высокими душевными качествами.
Вот типичные фразы Андроникова, где сказывается его любовное отношение к людям: «Был в Москве такой чудесный старичок, Николай Петрович Чулков… великий знаток государственных и семейных архивов XVIII и XIX веков, лучший специалист по истории русского быта… Память у него была удивительная…»
И дальше идет рассказ о «необыкновенной щедрости» и «отзывчивости» этого «чудесного старичка», и тут же умелой рукой нарисован его милый, озаренный улыбкой портрет.
С таким же восхищением пишет Андроников о покойном историке литературы Б. Л. Модзалевском, создавшем «настоящее чудо библиографии», и о директоре Пушкинского музея в Москве, редком энтузиасте, почитателе Пушкина, блистательном организаторе Александре Зиновьевиче Крейне, и о сестрах Хауф, небогатых немецких старушках, которые не пожелали продать за хорошие деньги «бесконечно дорогой» им портрет своей замечательной родственницы, но, подчинившись благородному порыву, пожертвовали его в советский музей. Андроников не устает восхищаться духовной красотой этих «радушных, доброжелательных, тонко-интеллигентных» женщин, и можно не сомневаться, что они, эти милые немки, с таким же восхищением вспоминают теперь своего благодушного советского гостя, который глубоко постиг всемирный закон нашей жизни: «Если хочешь, чтобы тебя полюбили, – люби». Но, как и всякий, кто умеет любить, Андроников умеет ненавидеть. Прочтите его «Личную собственность», и вы почувствуете, с какой неприязнью относится он к той черствой мещанке, которая из-за мелкой корысти украдкой разбазаривала по разным рукам письма Петра Первого, Кутузова, Чехова. Андроников не говорит о ней ни одного сердитого слова, но на каждой странице, где он изображает ее, чувствуется презрение и сдержанный гнев.
С таким же гневом изображает Андроников в рассказе «Сокровища замка Хохберг» заезжего ловкача бизнесмена, для которого реликвии Лермонтова стали предметом международной торговли. Поэтому его «Рассказы литературоведа» представляются мне своеобразным учебником. Они учат бескорыстно, самозабвенно и страстно любить высокие ценности нашей культуры и ненавидеть презренных людишек, которые ради своих низменных выгод кощунственно третируют их как ходкий товар.
ЗИНОВИЙ ПАПЕРНЫЙ. Шестьдесят пятое шахматное поле
В тяжелое положение попадает тот, кто рецензирует книгу рассказов, портретов, очерков и статей Ираклия Андроникова «Я хочу рассказать вам…». Привычные определения отскакивают от нее – это и книга, и беседа, и концерт. Каждый, кому посчастливилось быть на вечерах Андроникова, принимаясь за его книгу, читая уже первые строки: «На мою долю выпала однажды сложная и необыкновенно увлекательная задача», – не просто читает, но одновременно слышит голос автора. Можно сказать, что в каком-то смысле перед нами «переводная» работа: на язык письменности переложена живая и многоголосая речь мастера-рассказчика.