Притяжения [новеллы]
Шрифт:
— А откуда ты?
— Ниоткуда. Этого нет больше. Я проголодалась, — выпаливает она вдруг и вскакивает.
Тут же и я чувствую голод. Так и в комнате ее желание немедленно пробуждало мое.
Она скручивает волосы в узел, смотрит на закат, выгибается, подбоченясь.
— Вообще-то я всегда жила здесь, у меня нет воспоминаний, я только что родилась.
Сказав это упрямым, не допускающим возражений тоном, она звонко чмокает меня в лоб и бежит к морю. Я вижу, как она ныряет, скрывается под водой. Долго жду, высматривая ее голову на поверхности. Зову ее, бегу следом
Я смотрю на нее: отсутствующий вид, машинальная точность движений. Спрашиваю, показывая на ее улов:
— Как тебе удалось?
— Я не люблю убивать живые существа, — просто отвечает она. — Никогда не ловлю рыб. Они это знают, поэтому, когда видят меня, если какая-нибудь из них и подплывает — значит, хочет покончить с собой. Я ей помогаю.
Концом палочки она переворачивает рыбу-неврастеничку и добавляет:
— Это все из-за военных. Понаставили приборов наблюдения, рыбы от них теряют ориентацию. Ты любишь, чтобы розовая у хребта?
Я киваю. Она безумна, восхитительно безумна, кажется, даже играет для меня своим безумием, как играла моим телом.
— Если не веришь, можешь думать, что я достала ее из верши.
Выбор за мной. Верна будет та версия, которая мне больше нравится. Я решаюсь задать провокационный вопрос:
— Что еще я могу думать?
Она сидит обняв колени и уткнувшись в них подбородком, с надутыми губками и тоской в глазах.
— То, что ты подумал, когда увидел меня. Я — девушка из Албании, мечтавшая о Франции, стране свободы, я приехала в грузовике с двойным дном, который поставлял на Запад проституток, сбежала и прячусь здесь, вот.
Мое «нет» — крик души: я никогда так не думал.
— Ну и хорошо, — улыбается она и вытягивает ноги, словно освободившись от груза, который лег теперь на мои плечи. — Меня зовут Марина, я родилась здесь, и ты — первый мужчина, которого я полюбила. Давай так?
Мы съели обжигающе горячую рыбу с резиновой мякотью и множеством костей. Огонь угасал. Где-то в соснах расквакались лягушки. Я спросил, почему она не задает мне вопросов.
— Лучше, чтобы ты тоже только что родился.
Ее лицо обращено к морю, и в нем нет больше детства. Она сидит очень прямо, напряженная, как струна, словно пытается превозмочь боль. Я обнимаю ее за плечи. Она не двигается. Шепчет:
— Это ужасно…
Как будто ропщет на несправедливость — тихо, безнадежно. Я вижу, что она вот-вот расплачется, и не знаю, что делать. Ее отчаяние передается мне, из тела в тело, как давеча желание.
— Мне будет плохо, Этьен.
— Ты знаешь мое имя?
— Я слышала, когда тебя звали.
От этого «звали» передо мной всплывает лицо Кристины, но я гоню его от себя.
— Почему тебе будет плохо? Потому что дом снесут?
— Гроза идет.
Она вздрагивает, поднимается и уходит к вилле походкой автомата. Я следую за ней, в нескольких шагах. Она идет, не разбирая дороги,
— Хочешь, чтобы он тек быстрее? — спрашиваю я.
Она оборачивается, улыбается мне, кивает. Из глаз катятся слезы. Обвив руками мою шею, она тихо шепчет:
— Я боюсь.
— Чего, Марина?
— Я хочу, чтобы уже было завтра.
Молния озаряет комнату. Зажмурившись, Марина втягивает голову в плечи при ударе грома, прижимается ко мне. Я думаю про себя, что она наклонила реку, как, бывает, переставляют стрелки на часах, чтобы ускорить время. Снова гремит гром, ближе. На этот раз она не реагирует, я чувствую, как ее тело обмякло в моих руках. Поднимаю ее, несу по лестнице в сиреневую комнату. Ее губы шевелятся, шепча бессвязные слова. Я укладываю ее на кровать, укрываю простыней и одеялом. Порыв ветра распахивает ставни. Я закрываю их, опускаю металлическую шторку камина, в котором взметнулся под свист в трубе вихрь пепла, и забираюсь к ней под одеяло. Она вся ледяная, ее трясет. Я ласкаю ее, растираю — ничего не помогает.
— Давид.
Отвечаю, что я здесь. Она не слышит. Ее голова мотается по подушке, руки комкают одеяло в такт ударам грома. Ставни вдруг снова распахиваются, и ослепительная молния наполняет комнату светом. Марина истошно кричит, выгнувшись дугой. Молния ударила в дом. Я почувствовал, как содрогнулись все стены и все клеточки моего тела. Раздался страшный треск, несколько глухих ударов, звон разбитого стекла.
Мы переводим дух, прижавшись друг к другу. Она дышит ровнее. Тихонько высвобождается и говорит:
— Все, кончилось. Ничего нельзя было сделать. Завтра посмотрим.
Гладит меня по щеке, словно утешает, переплетает свои пальцы с моими. Шепчет мне на ухо:
— Спи, милый.
Поворачивается на бок, не выпуская моей руки. Ливень мало-помалу стихает. Гроза уходит, еще несколько минут рокочет вдали, и снова наступает тишина. С замиранием сердца я смотрю, как она засыпает, успокоенная, сжимая мою руку в своей, точно талисман.
Я сам не знаю, что чувствую. Мне бы сходить с ума от любви и гордиться, что такая девушка стала моей. Но поток энергии, пронизывающий все мое существо, не мне предназначен. Другого любит она, отдаваясь мне, другого, который пользуется моим телом и моими чувствами, чтобы ответить на ее зов. И я этим счастлив. До ужаса.
Я проснулся от шума. Что-то стучало, шелестело. Я был в постели один. Я встал и пошел на звуки, которые раздавались где-то позади дома. Спустившись на пол-этажа, прижался лбом к лестничному витражу. Ветви акации отряхивали капли в солнечных лучах, раскачиваясь от каких-то толчков.
Я направился в кухню: только она выходила на задний фасад. Свистел чайник, подвешенный над горячими углями в камине. На ореховом столе стояли друг против друга две чашки и помятый железный кофейник посередине. Застекленная дверь была приоткрыта, зеленоватый свет лился из колючих джунглей. Острый дух скошенной травы перекрывал запах преющих листьев.