Привет, святой отец!
Шрифт:
Офицер провел меня в бюро. Я уклонился от того, чтобы идти впереди, поскольку быть сопровождаемым греком сзади — всегда момент деликатный.
— Располагайтесь, господин комиссар. Что вам предложить? Виски, пунш, портвейн?
Как ни мало я знал моряков, я поспешил сделать свой выбор в пользу пунша, за что был удостоен удовлетворенной улыбкой.
Он нажал на кнопку звонка величиной в две драхмы, и появился матрос. Персонаж достаточно уникальный, чтобы привлечь мое внимание. Я задался вопросом, моряк это или же морячка: он был худощав, но с округлостями, если можно так выразиться, на первом и третьем ярусах. У него были накрашенные глаза, намек на помаду на губах, туфли на высоких каблуках и такие длинные волосы, что он их завязывал на затылке бархатной лентой.
— Сертекюис, приготовь нам два пунша! — приказал мой ментор, уже немного бухой.
— С зеленым лимоном, дорогой? — проворковал стюард.
Капитан округлил глаза и сделал неопределенное движение: у него явно появлялись позывы к движениям, как только он видел Сертекюиса.
Пока матрос готовил пунш, офицер наводил справки по бортовой книге. Он медленно листал страницы, поскольку они целиком были написаны по-гречески, а этот дурацкий алфавит трудно читать, даже будучи урожденным греком.
Он остановился на третьем абзаце 126-й страницы и пробормотал:
— Вопреки моим предположениям мы наняли четырех моряков, а не шестерых.
— Их имена, прошу вас!
Он прочитал.
— Фелисса, Сакапелос, Олимпиакокатрис и Тедонксикон.
— Вас не очень затруднит вызвать поочередно сюда этих людей?
— Ничуть!
Сертекюис, эта хорошенькая морячка, подал нам два пунша с белковой энергией в виде камамбера на закуску.
— Сёфпарятке? Карашо? — спросил он по-гречески весьма жеманно у своего капитана.
— Отлично! — одобрил тот.
Затем офицер написал фамилии вышеуказанных моряков на листочке блокнота и приказал пленительной морячке их привести. Я глядел на удаляющегося Сертекюиса. Как он извивался, будто вальсируя! Взгляд капитана был прикован к бедрам стюарда. В морских зрачках сквозила тоска. Он заметил, что я смотрю на него, слегка покраснел и пробормотал:
— Очаровательный маленький юнга!
Ну что ж, кому нравится поп, а кому попка.
— Это ваш дневальный? — спросил я.
— Да-да! — сказал он с облегчением.
Мне подумалось, что такой дневальный — не в меньшей степени ночевальный. Мы чокнулись, и звон наших стаканов, словно по волшебству, вызвал неожиданное появление Пино. Старая развалина, казалось, напряжен и возбужден до предела. Посудите сами: веки его были приподняты, да и усы висели не так низко.
Пино почесал кадык.
— Мы видели капитана Комтулагроса в Салониках. В некий момент он сказал нам, что подход к Самофракии труден для кораблей и что поэтому для перевозки Ники был выбран «Кавулом-Кавулос». Что же в нем особенного?
Десять из десяти в пользу старого хрена. Вопрос существенный. Если сама Мудрость заставит работать до крайности свое серое вещество, по моему мнению, его надо будет искать в башке у Пинуша.
— Наш корабль принадлежит герцогу Кокий-Сен-Жак, — ответил офицер, как будто это открытие могло служить объяснением.
— И что же? — настаивал я, не боясь выказать свое неведение.
Кстати, хотелось бы привлечь ваше внимание к такому интересному вопросу, как признание в собственном невежестве. Столько людей разыгрывают ученых, осведомленных, посвященных, тогда как они совершенно не имеют понятия о предмете разговора. Существует целый набор средств, репертуар информированного человека: важные кивки головой, многозначительное почесывание горла и в особенности убеждающие обрывки фраз типа: «Ну да... Это очевидно... Фактически... В конце концов... Совершенно верно... Я как раз хотел это сказать...»
Капитан сдвинул колючие брови.
— Вы не знаете, кто такой герцог де Кокий-Сен-Жак?
— Я знаю, что он был богатым, ученым, французом, католиком, — сказал я, — но на этом мои познания кончаются.
— Он имел пристрастие к океанографическим изысканиям, — объявил капитан.
— Ах, да! — сказал я. — Не он ли основал океанографический музей Фузи-ле-Бань в Кантале?
— Совершенно верно!
— Итак, «Кавулом-Кавулос» принадлежал ему?
— Да, в те времена, когда судно называлось «Неугомонный пескарь». После смерти герцога герцогиня продала его греческому судовладельцу Онисвокималису, и он переоборудовал его в грузовое судно.
Так, вернулись к нашим баранам.
— Почему же он лучше другого способен причалить к Самофракии?
— Потому что у него плоское дно.
— Как у тефлоновой сковородки? — бросил я необдуманно.
— Точно, — мгновенно ответил мой визави, не читавший, видно, моего пассажа о глупости людей, желающих всегда выглядеть так, будто они в курсе дела.
— И почему у него плоское дно? — настаивал Пинуш.
— Чтобы облегчить исследования...
— Фантастика! — заявил наш Мечтатель, который также не читал пассажа, о котором я говорю.
— И это не все, в нем предусмотрена шлюзовая камера с винтом с таким выверенным движением, которая позволяет спускаться на глубину.
— Ну надо же, — проблеял Восхищенный.
— Вы бы хотели, чтобы я вам все показал?
— Охотно, — согласились мы.
То, что он нам показал, напоминало люк, какой бывает на мостах. У него были две створки, герметично пригнанные.
— Альфа бета гамма дельта ипсилон, — крикнул наш гид матросу.
Очевидно, что, не говоря по-гречески, я не в состоянии перевести вам эту фразу, однако она заставила матроса заработать лебедкой. Мы наклонились над колодцем, который солнце не могло осветить до его глубин.
— Внизу другой люк, — объяснил капитан, — позволяет ныряльщикам спуститься.
Мы вновь склонились. На внутренней стенке были наварены железные ступеньки. К моему живейшему удивлению, наш Сладостный Пинуш, войдя в жерло, начал спускаться.
— Куда ты?
— Изучить! — ответил мне голос, отраженный стенками колодца.
Я повернулся к офицеру.
— Вы сказали, что корабль, изначально оборудованный для морских исследований, был преобразован в грузовое судно. Почему же была оставлена эта шлюзовая камера?