Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы
Шрифт:
Вспышка оспы в небольшом городке нарушала течение повседневной жизни, нанося огромный ущерб торговле: ярмарки и рынки закрывались, продавцы и покупатели старались держаться подальше друг от друга. Чтобы воспрепятствовать распространению недуга, закрывались и школы (часто на несколько недель), что прерывало учебный процесс и вынуждало владельцев этих заведений залезать в долги. Сходным образом болезнь влияла на церковные службы и ритуалы, например крещения или бракосочетания. Машины закона и власти не могли функционировать, когда волна оспы мешала их привычной работе. Судебные заседания (ассизы – выездные сессии суда присяжных, действующего в графстве, или квартальные сессии) приостанавливались или переносились за пределы зараженного района. Джозеф Кинг писал клерку челмсфордского суда, извиняясь за то, что пропускает участие в судебном заседании в качестве присяжного:
Я бы с готовностью
Даже после того как эпидемия стихала, люди не спешили массово возвращаться в города, что вынуждало городские власти выпускать официальные объявления о том, что район свободен от оспы и открыт для ведения бизнеса.
33
Ibid.
Зримость оспы не только при болезни, но и после нее – в виде шрамов, которые она оставляла после себя, – отбрасывала мрачную тень на повседневное общение между людьми. Богатые семейства, опасавшиеся заражения, публиковали в местных газетах объявления о найме слуг, указывая, что те должны быть переболевшими оспой, о чем будет свидетельствовать их кожа. В свою очередь, соискатели работы давали понять, что они благополучно перенесли эту болезнь, а значит, в этом смысле не представляют риска для нанимателей, поскольку, как мы сегодня выразились бы, обладают иммунитетом к ней. Одна молодая женщина, искавшая место молочницы или горничной, описывала себя как «девушку трезвого поведения, которая уже переболела оспой и которую можно смело рекомендовать как честную работницу».
Подмастерья, заключившие договор об ученичестве, но удравшие от мастеров, обнаруживали, что степень чистоты их лица упоминается в объявлениях, сулящих награду за их возвращение. Так, The Ipswich Journal давал описание Роберта Эллиса, подмастерья кузнеца, «от роду годов двадцати», сбежавшего в Лоустофте: «Волосы рыжие, кожа изрыта оспинами, лицо сильно веснушчатое, ноги кривые» [34] . В 1735 г. объявление о вознаграждении за поимку известного разбойника Дика Турпина описывало этого преступника как «человека высокого, со свежим цветом лица, но с весьма многими оспенными отметинами… носит серо-голубой кафтан и светлого цвета парик из натурального волоса» [35] .
34
The Ipswich Journal, 9 June 1764.
35
The London Gazette, issue 7379, 22 February 1734, p. 1.
Читатели многочисленных газет, появлявшихся в XVIII в. как грибы после дождя, находили на их страницах огромное количество рекламы всевозможных мазей и притираний, якобы уменьшающих боль от оспенных шрамов. Эти объявления размещали предприимчивые, но неквалифицированные лекари-шарлатаны, занимавшие самую нижнюю ступень медицинской иерархии. «Знаменитый сердечный эликсир доктора Даффи», предлагаемый всего по два шиллинга за полпинты (спешите, предложение больше не повторится!), якобы исцелял все на свете, от цинги и подагры до похмелья и геморроя, а кроме того, служил «верным средством от оспы и кори» [36] . Семейные сборники рецептов часто содержали не только кулинарные рекомендации, но и описания медицинских снадобий. В них нередко указывалось, как на основе тех или иных растений сделать домашнее средство от симптомов оспы и ее следов.
36
The Ipswich Journal, 3 February 1733.
Для женщин, особенно занимающих сравнительно высокое положение в обществе, обезображивание, вызванное оспой, несло особенно тяжелые последствия. Утрата «безупречной» красоты становилась не просто предметом личного огорчения – лицо, изрытое оспинами, означало снижение шансов на успешный брак. Выжившие жертвы оспы женского пола, кожа которых была испещрена следами болезни, платили за это существенную цену чисто в экономическом смысле – их «рыночная стоимость», измеряемая не только общественным положением, но и внешней привлекательностью, могла резко снизиться буквально в одночасье. Чтобы избавить богатых жертв оспы от ужаса созерцания собственного изменившегося отражения, со стен в домах снимали зеркала, а маски и вуали гарантировали, что их наружность не испугает посторонних. Однако все эти жесты лишь подчеркивали утрату не только социального статуса женщины, но и, по сути, самой ее личности, идентичности: если быть женщиной означает непременно быть красавицей, то может ли рябая особа в полной мере считаться женщиной?
На фоне всех этих важнейших вопросов бытия все-таки удавалось находить способы, позволявшие брачному рынку по-прежнему действовать. Появился отдельный жанр галантной оспенной поэзии – готовые стишки с названиями наподобие «Даме, по случаю ее выздоровления от оспы» становились удобным шаблоном для воздыхателей, стремившихся объявить, что их любовь отнюдь не поверхностна. В попытке признать то, что невозможно игнорировать, но при этом вдохнуть новую жизнь в понятие красоты, авторы прибегали к довольно неуклюжим метафорам: «Ужели солнца свет слабее оттого, / Что пятнами усыпан лик его?» [37] .
37
Цит. по: Smallpox in Poetry, из серии подкастов History of the Eighteenth Century in Ten Poems, Faculty of English Language and Literature, University of Oxford.
Однако с таким бичом, как оспа, не сумела бы справиться никакая поэзия, равно как и всевозможные мази, эликсиры, пиявки и прочее в том же роде. Лишь радикально новый подход мог бы успешно бросить вызов этому вирулентному заболеванию, которое уносило на тот свет все больше жертв. Когда юный Томас Димсдейл еще только начинал осваивать медицинское искусство, перенимая его основы у отца, новости об одном медицинском новшестве, которое в конце концов резко повысило шансы человечества в борьбе с оспой, стали поступать из самых что ни на есть ближних мест – из Лондона, до которого было всего несколько миль. Первым сторонником и пропагандистом этого метода в Британии стал не какой-нибудь почтенный врач, а женщина, которая несла на себе и эмоциональные, и физические следы оспы.
Леди Мэри Уортли-Монтегю, аристократка, мать семейства, женщина большой проницательности и ума, отличалась решительностью и отвагой. Кроме того, при бунтарском нраве это была модная дама с великолепными связями в свете, отлично понимавшая силу влияния человека на других. Получилось весьма эффективное сочетание: неудержимая аристократка признавала медицинскую значимость прививок и знала, что может вполне успешно продвигать этот метод личным примером.
Дочь члена парламента от партии вигов Ивлина Пьерпонта, графа Кингстона, леди Мэри с детства вращалась в политических и придворных кругах. У нее с ранних лет выработалось особого рода чутье к общественной жизни и к тому, какое место она в ней занимала. Мэри жадно глотала книги, сочиняла стихи, самостоятельно выучила латынь. В автобиографии, составленной в подростковые годы, она провозглашала: «Я намерена написать историю весьма необыкновенную, сочетающую в себе простоту изложения, чтобы даже я сумела ее поведать, с атмосферою романтическою, притом в ней не будет ни единого слога фальшивого» [38] .
38
Montagu, M. W. Autobiographical romance: fragment] / Lady Mary Wortley Montagu: Essays and Poems and Simplicity, A Comedy, ed. R. Halsband and I. Grundy. Oxford: Clarendon Press, 1993, p. 77.
В 1712 г. (в том самом году, когда родился Томас Димсдейл) Мэри вопреки желанию отца, прочившего ее за англо-ирландского политика Клотуорти Скеффингтона, сбежала с аристократом и политиком Эдвардом Уортли-Монтегю. Она славилась красотой, остроумием и интеллектом, так что быстро заняла видное место при дворе, а также среди аристократической и литературной элиты Лондона.
Но, как нам известно, социальное положение не давало защиты от оспы: болезнь с равной жестокостью обрушивалась на бедноту и знать. В 1713 г. Уильям, младший брат Мэри, которого она очень любила, умер от оспы, а два года спустя недуг добрался и до нее самой. Ей было тогда 26 лет. Она выздоровела, но ее лицо осталось испещренным оспинами, к тому же у нее выпали все ресницы, что породило ее знаменитый пронизывающий взгляд – и ощущение утраченной красоты, не покидавшее Мэри до конца жизни.