Привычное дело. Рассказы
Шрифт:
3
Он проснулся от гула машины. Солнце только что восходило, пели петухи, пахло зеленью и теплым коровьим навозом.
Снова все разместились на прежних местах, и машина опять задымила к лесу.
Майор узнавал места. Вот здесь когда-то лопнула у него тележная ось, тут кормили лошадей, там не могли разъехаться два обоза, из-за чего обозники передрались и порубили друг дружке гужи.
Чем ближе была деревня, тем больше роилось воспоминаний и тем острее была нежность к этой земле.
Раньше майор почти не думал о чувстве родины.
Он думал, что, по правде говоря, заботы, и труд, и все, что он делал, имело смысл постольку, поскольку знал, что жил и рисковал иногда жизнью из-за нее, ради этой родины, ради ее людей, и все, что было с ним до этого, наполнилось теперь новым смыслом...
Не успели отъехать от деревни – сели всеми скатами. Шофер, охрипший от мата, вместе с майором пошел искать трактор. Бригадир не обманул, трактор действительно пригнали из другой деревни. Через четверть часа машину вытянули.
– Ну, теперь доедете! – сказал тракторист. – Тут до деревни дорога будет хоть яйцо кати.
В самом деле, дорога началась лучше, и вскоре выехали «к церкви» – центру большого сельсовета. Церкви, собственно, давно не было. Еще в двадцать пятом году местные атеисты спихнули с колокольни громадный колокол, повыкидывали золоченую утварь. С того времени большой белый храм с пятью куполами и шатровой колокольней начали понемногу разламывать: кирпич от церкви греет бабьи бока и до сих пор, звонкий, румяный; говорили, что в глину для этого кирпича примешивали яичный желток, а известь разводили на молоке. От «церкви» майору оставалась как раз половина пути. В этом месте путникам встретилась автомашина. Шоферы остановились кабина к кабине.
– Куда едете? – спросил соломенная шляпа у встречного шофера.
– На станцию, куда! Не видишь, что ли? – Шофер встречной машины включил скорость.
Соломенная шляпа поерзал, оглянулся:
– Слушай, друг, я тебе заплачу, возьми с собой, поеду обратно.
– Садись!
Соломенная шляпа быстро перекидал чемоданы на встречную машину.
– Ноги моей больше тут не будет, хватит с меня! – бормотал он.
Машина взвыла и, брызгая грязью, отчалила. Толстуха сидела раскрыв рот.
У маслозавода стояла подвода. Ослабив заднюю ногу, у изгороди дремала чалая кобыла, ее нижняя мягкая губа висела от старости. У телеги стояла немолодая крохотная бабенка и глядела из-под руки на приезжих.
– Зеть должен приехать, – обратилась она к шоферу, – не видал, батюшко, зетя-то? Тилиграму давал, что выехал.
– Нету, бабка, зятя! – смеясь, ответил шофер. – Давай замену сделаю, ставь бутылку.
– Ой, полно, батюшко!
– Да какой он из себя-то? – спросила толстуха, слезая на землю. – Не в Сотониху ехал-то?
– В Сотониху, матушка, в Сотониху. Сколько уж дён жду.
– Ну так он сейчас пересел на обратную, уехал!
Лицо бабки заморгало и сморщилось, новый белый передник, надетый по случаю приезда «зетя», она заприкладывала к глазам.
Толстухе было по пути с бабкой, она склала чемоданы в передок телеги, и обе женщины уехали.
Майор предложил шоферу деньги. Тот пнул в колесо, пощупал, как сидит цепь:
– Что я, крохобор какой? Не надо ничего.
Тогда майор зашел в сельпо, купил бутылку водки и пряников. Больше в магазине на закуску ничего не было.
– Давай действуй! – Майор подал водку шоферу и сел на лужок.
Шофер достал из кабины стакан и оставшиеся от вчерашнего консервы. Молча раскупорил бутылку.
– А где наш новоженя?
В самом деле, где был белобрысый парень? Майор оглянулся. Парень разговаривал с высоким стариком – по-видимому, отцом.
– Товарищ майор, приходите к нам ночевать, если не уедете. Вон наш дом, обшитой, со скворешником! – издалека крикнул новоженя.
– Милости просим, милости просим, заходите, ежели что, – сказал и старик.
Майор пообещал зайти.
Водка была теплая, и он еле удержал ее в желудке. Машину уже нагружали молочными флягами. Шофер допил остатки из бутылки и вскоре уехал. А майор взял чемодан и направился к новожене, потому что транспорта пока не предвиделось, а до Каравайки оставалось тридцать километров.
В просторных чистых сенях пахло свежими вениками и свежим сеном. Двери из сеней в летнюю половину были открыты. Майор снял ботинки и в одних носках по радужным половикам прошел в горницу. За большим столом сидел новоженя с отцом и женой, то и дело краснеющей от смущения. Майора сразу же усадили за стол, бабка нарезала новых пирогов, а старик достал из комода вторую бутылку.
– У нас, товарищ военный, все как дома, сами бывали в людях, – говорил старик. – Вон сын приехал, как тут не выпить?
Майор чокнулся со стариком и новоженей.
– А хозяйка-то что, не выпьет с нами?
– Нет, батюшко, что ты, только ежели рюмочку одну, да и то в чаю, – замахала руками бабка и начала подкладывать пироги.
Комната с белыми сосновыми лавками была оклеена обоями. Старинные образа в углу, заборка с фотокарточками. В открытое окошко слышны были крики мальчишек и мычание коров, звенел над ухом залетевший с улицы комар, и майору было хорошо, как в детстве.
– Ну вот, на то и вывела, а я про что говорю? Ну-ко, давай еще там из шкапа-то. А я, товарищ майор, когда на первую ерманскую пошел, дак тибя, поди, еще и на земле не было. Помню, когда Николай-то слетел, дак вот у нас раздолье было какое на позициях, что начальство и по утрам нас не будило. Полковник был у нас Фой, вот, значит, пришел к нам Фой, здоровается, а вся рота как воды в рот набрала. Не поздоровалась, да и только! А Фой этот – сама шельма – молчит, а я взял да и крикнул: «Товарищ Фой, отпустите на пасху домой!» Как он взъелся потом, да и мы уже были учены. Приехал я в Питер, гляжу, афишки на тумбах, так и так, война до победы...