Приют героев
Шрифт:
– …и женился на Ганечке! Ну, вы должны помнить! – повариха, я с ней еще… хе-хе, дело молодое… Кстати, в отеле мне сделали полный ремонт за счет орденской канцелярии. Спасибо сударю Тэрцу; ах, какой стряпчий, таких поискать!
– Это верно, – кивнул барон. – Таких днем с огнем…
– А потом мне предложили должность управляющего. Здесь, в приюте.
– Сударь Тэрц выхлопотал для вас должность управляющего? – картинно удивилась Генриэтта, шествуя по дорожке под руку с бароном вслед за семенящим Трепчиком.
– Нет, конечно! Запрос поступил из канцелярии Ордена. Мол, убытки возместили, чин-чинарем,
– А отель? Продали? Закрыли?!
– Отель я на Ганечку оставил. Она у меня умница: немая, а любому языкатому прохвосту сто очков форы даст. И гости радуются, что немая; особенно те, кто меня знавал… вот, прошу в холл, и дальше по лестнице, в залу совета…
К душевному облегчению новоявленных попечителей, «Приют…» оказался черно-бел только снаружи. Дверь мягко закрылась за спинами, отсекая двуцветное наваждение – и на вошедших в залу хлынула волна красок, звуков и ароматов. Бордовый плюш мягких кресел, шандалы со множеством свечей из воска, окрашенного причудливо и броско; пастельно-кремовая тонировка стенных шпалер наводила на мысли расслабленные и меланхоличные. В облаке духов и благовоний отчетливо сквозила струйка хорошего мускателя. Мелодичный звон хрусталя бокалов, приглушенный хор голосов, томный шелест платьев… Потолок залы украшала мозаика: море в барашках пены, человек в лохмотьях, стоя на берегу крохотного островка с пальмой-одиночкой, радостно машет руками, а к островку спешит гордый фрегат на всех парусах, наполненных ветром и подсвеченных розовато-золотистым солнцем.
На вид островитянину-анахорету было лет сорок, и в приютские дети он по возрасту давно не годился.
Но аллегория впечатляла.
– Скоро начнется церемония открытия, – Трепчик еле сдерживал внутреннее ликование, словно его назначили не управляющим, а небесным покровителем приюта. – Не желаете ли бокал вина? Сладостей? Литтернской водички?
– Водички не надо, – барон с задумчивам видом дегустатора втянул носом воздух, на миг воздел очи горе. – Кажется, черный мускатель из Бадандена. И еще… м-м… кто-то пьет розовый эмурийский мускат. Семь лет выдержки.
– О-о, ваша светлость! Ваш нос – достояние отчизны!
– Что скажет Тихий Трибунал? – обернулся Конрад к вигилле.
– Тихий Трибунал интересуется: мускат и мускатель – это не одно и то же?
Барон стал похож на девственницу, которой предложили в обнаженном виде проехаться верхом улицами Реттии. И не ради спасения родины, а за смешные деньги.
– Генриэтта, ты позоришь меня при посторонних! Мускат – вино ликерное, зрелое, с тонами розы, меда и цитрона! А в мускателе есть примесь винограда иных сортов, он на треть кислее, и аромат слабей… Но, замечу, букет мускатов при длительной выдержке ухудшается; что же до мускателей…
– Тихий Трибунал, – перебила Анри вдохновленного оратора, – прост и доступен. Тихий Трибунал говорит «да» мускателю.
Не в силах спорить с очевидным, барон сокрушенно развел руками.
– Значит, мускатель для дамы, и стаканчик рома…
– Двенадцатилетний золотой «Претиозо»! – просиял Трепчик. – Носом не похвалюсь, но память, знаете ли, еще зубастая! Эй, Гастон…
Вскоре, с бокалами в руках, они проследовали к центру залы.
– …Номочка, прекрати есть глазами капитана Штернблада! Он может тебя неправильно понять…
– Ах, Андреа, мне так нравится, когда ты ревнуешь!
– А мне не нравится…
– Скажи, дорогой, а ты мог бы сглазить капитана раньше, чем он отрежет тебе что-нибудь? Нет, не проверяй, я просто так, в теории…
Они чудесно смотрелись рядом: мужественный широкоплечий Мускулюс, чье телосложение как нельзя лучше подходило к фамилии, и статная полногрудая красавица Наама: синие озера глаз, пушистые ресницы, щеки слегка сбрызнуты веснушками – и русая коса до пояса. Малефик ради праздника изменил своей вечной куртке – лазоревый с золотым шитьем кафтан Андреа прекрасно гармонировал с сильно декольтированным платьем некромантки, расшитым по лифу мелким жемчугом.
– Добрый день, господин барон!
– Анри, вы неотразимы!
– Сударыня Шавази! Говорят, вы перебрались из Чуриха в Реттию?
– О да! Между прочим, благодаря Андреа и вам, сударыня Куколь.
– Мне?
– Наше краткое сотрудничество в лабораториях Чуриха принесло плоды куда более значительные, чем можно было подумать. Узкая специализация вредит прогрессу Высокой Науки: на стыках областей лежит столько нового! Принципиально иные подходы, неожиданные ракурсы, побочные эффекты… Короче, ректорат Универмага пригласил меня и Фросю – ну конечно, гроссмейстера Эфраима! – в столицу, прочесть курс лекций по структуральной дрейгурации. А трое профессоров, в том числе и приват-демонолог Матиас Кручек, по обмену уехали в Чурих. Перспективы открываются такие, что…
Глаза Номочки пылали, на щеках проступил очаровательный румянец.
– Его чернокнижие в Реттии?
– Его чернокнижие стоит у окна и пьет шестой кубок вина подряд!
– Простите, мы вас ненадолго покинем…
– Разумеется!
Эфраим Клофелинг был не один. Облачен в длинную мантию академика, гроссмейстер азартно размахивал полным кубком (вино при этом оставалось без движения, словно замерзло до состояния льда), что-то рассказывая Фернану Тэрцу. Рядом с профосом стояла Мария Форзац. Барон с вигиллой с трудом узнали ее: после снятия печатей и исчезновения диббука мистрис Форзац сильно изменилась. Лицо дамы заметно ожило, движения стали свободней, в них возникла плавность; Мария похорошела и, казалось, скинула с плеч десяток лет.
«Груз с души свалился, – думала Анри, глядя на улыбающуюся мистрис. – В прямом смысле слова. Интересно, как она себя чувствует без диббука? Вольной? Или, наоборот, утратившей часть личности? Хотелось бы знать…»
Чего-то не хватало троице у окна.
Ах да, собаки.
– …именно вас, друг мой! Разумеется, не вас лично, а Надзор Семерых в целом. Вы никогда не задумывались, почему характер действий и методы Надзора не меняются в течение веков? Не всем эти методы кажутся правильными, многие считают, что деятельность ордена-невидимки препятствует развитию ряда отраслей Высокой Науки; есть обиженные, есть противники… Пора бы задуматься, тоньше подойти к решению отдельных вопросов. В капитул приходят новые люди, со своими взглядами, идеями, болью, страхами… И, тем не менее, все остается по-прежнему. В чем причина?