Приют одинокого слона, или Чешские каникулы
Шрифт:
– А ты? Не уходи!
Он покорно сходил в гостиную за одеялом и лег. Часы показывали половину второго. А утром вставать в семь. Все повторяется. С Диной они ругались как раз по ночам. А утром, злые, невыспавшиеся, вместе ехали на работу и там продолжали срываться друг на друге.
Миша погасил свет, и тут Лида переползла со своей половины кровати, забралась под одеяло, положила
– Мишка, ты прости меня, а? Я ведь не для себя. Я на себя совсем ничего не трачу. Мало ли что может случиться…
– Хорошо, Лидуша, давай спать. Только не пугай меня так больше.
Миша осторожно высвободил руку, но Лида прижалась к нему снова.
– Мишка, я не буду больше экономить. И с карточек буду тратить. И шмоток куплю целый шкаф. И даже собаку - какую захочешь…
– Договаривай!
– Что?
– не поняла Лида.
– Да пауза твоя - договаривай! Ты говоришь: я буду хорошей девочкой, только… Только что?
– Давай поедем в Прагу?
– помолчав, то ли ответила, то ли спросила она.
– Снова здорово! Лида, не начинай все сначала! Не хочу я ехать в Прагу. И Генку видеть не хочу. Пусть подавится этими пятью тысячами. Тем более, как выяснилось, у нас есть в шесть раз больше.
Лида снова зашмыгала носом.
– О черт! Лида! Да что тебе далась эта Прага? Если тебе так хочется, давай купим путевки и поедем вдвоем. Пока действительно можно без визы.
– Я хотела, чтобы все вместе. Как раньше, - Лиды всхлипывала, как маленький ребенок.
– А если Генка действительно не виноват?
Надо было что-то решать, и немедленно, иначе Лида не успокоится.
– Хорошо, - Миша решил пойти на компромисс.
– Если все остальные поедут, то и мы поедем. Если нет - значит, нет. Согласна?
– Да, - Лида звонко чмокнула его в ухо и уползла к себе.
Миша закрыл глаза и на волне зыбкой дремоты унесся туда, где море меняет цвет от бирюзы до индиго, а воздух пахнет разогретой сосновой смолой…
* * *
1996 год
Мише не верилось, что все наконец-то закончилось. Что жизнь, похожая на ночной кошмар, позади, а впереди - только огромное бесконечное счастье с милой очаровательной Лидочкой. Ему казалось, что он откроет глаза и вместо салона самолета увидит обои в сиреневый цветочек, абстрактную картину в духе Малевича, висящую напротив кровати, и черные Динины волосы, кляксой расползшиеся по подушке. Но нет, мерно гудели моторы, где-то внизу клубились облака, а рядом сидела Лидочка, самая замечательная девушка в мире, ставшая позавчера его женой.
Сколько Миша помнил себя, ему постоянно не везло. С самого детства. Есть такие люди, которые будто притягивают к себе всевозможные несчастья. Самое обидное, что Мишины беды, словно невкусная конфета в яркий фантик, были завернуты в кажущуюся удачу. Родители с большим трудом достали ему путевку в лучший пионерлагерь - на второй день смены Миша сломал ногу. На него обратила внимание первая красавица всех трех восьмых классов - и его неоднократно за это били. Он без труда поступил в электротехнический институт - а потом не мог найти работу.
Встреча с Диной не стала исключением. Они познакомились на дне рождения бывшего однокурсника Миши в 91-ом. Миша после выпуска уже год как перебивался случайными заработками, а Дина - она была на год младше - заканчивала торговый институт. И если внешне они были похожи, как брат и сестра: оба высокие, черноволосые, голубоглазые, с резкими, нервными чертами лица, - то характеры их были полной противоположностью. Михаил, несмотря на свою мужественную внешность, мягкий и уступчивый, сам не заметил, как оказался под каблуком у властной, энергичной Дины.
Именно по ее инициативе они очутились в постели, именно она сказала, что им не мешало бы пожениться. Миша не возражал: он ведь хотел того же, так какая разница, кто сделает первый шаг.
Окончив институт, Дина заняла где могла денег и открыла свою фирму. Миша старался помочь чем мог, но мог он мало - так, ванька на подхвате. Дела у Дины шли успешно, хотя нетрудно было догадаться: все свои проблемы она решает через постель. Миша и догадывался, но закрывал на все глаза. Детей у них не было и быть не могло, поскольку Дина в пятнадцать лет умудрилась подцепить гонорею и запустить ее до полной безнадежности.