Приютки
Шрифт:
— Ну, курносенькие, говори… Которая с какою немощью притащилась нынче?
— У меня палец болит. Наколола ненароком. — И румяная, мордастенькая, не в пример прочим худым по большей части и изжелта-бледным приюткам, Оня Лихарева выдвинулась вперед.
Доктор ласково взглянул на девочку.
— У-у, бесстыдница, — притворно ворчливо затянул он. — Небось нарочно наколола, чтобы в рукодельном классе не шить? А?
— Что вы, Миколай Миколаич! — вся вспыхнув, проговорила Оня. — Да ей-богу же…
— Ой, курносенькая, не божись! Язык врет, а глаза правду-матку режут. Не бери, курносенькая, на душу греха. Правду говори!
Большие руки доктора упали на плечи шалуньи. Серые навыкате глаза впились в нее зорким пронзительным взглядом.
— А ну-ка, отрежь мне правду, курносенькая! Ненароком, что ли, наколола? Говори!
Темные глазки Лихаревой забегали, как пойманные в мышеловку мышки. Ярче вспыхнули и без того румяные щеки девочки.
— Я… я… — залепетала чуть не плача шалунья, — я… я… нарочно наколола. Только «самой» не говорите, ради господа, Миколай Миколаевич, — тихо, чуть слышно прошептала она.
— Вот люблю Оню за правду! — загремел веселый, сочный бас доктора. — На тебе за это, получай! — И запустив руку в огромный карман своего фартука-халата, он извлек оттуда пару карамелек и подал их просиявшей девочке. Затем осмотрев палец, он приложил к нему, предварительно промыв уколотый сустав, какую-то примочку и, забинтовав руку, отпустил девочку.
Потом принялся за других больных воспитанниц. Одни из них жаловались на головную боль, другие на живот, иные на кашель… Всех тщательно выслушал, выстукал внимательно осмотрел доктор и прописал каждой лекарство. В толпе подруг — воспитанниц среднего отделения стояла беленькая, четырнадцатилетняя Феня Клементьева, изящная и нежная, как барышня.
— Ты что? Что у тебя болит, курносенькая? — обратился к ней доктор. — Небось от урока удрала? Закона Божия у вас нынче, урок? — пошутил он.
Феня вспыхнула, опустила глазки и передернула худенькими плечиками.
— Напрасно вы это, Николай Николаевич, — протянула она с ужимочкой.
— А вот увидим, покажи-ка язык!
Феня покраснела пуще и, плотно закусила мелкими, как у мышонка, зубками верхнюю губу.
— Покажи же язык, курносенькая! — уже нетерпеливее приказал доктор.
Феня, пунцовая, потупилась и не решалась высунуть языка.
— Федосья! Тебе говорят! — прикрикнула на нее Фаина Михайловна.
— Не могу! — простонала Феня. — Не могу я, хоть убейте! Не могу!
— Да отчего же? — живо заинтересовался здоровяк доктор. Молчание было ему ответом.
— Феня?!
Новое молчание…
— Что с нею, кто знает? Курносенькие, говори!
Николай Николаевич удивленными глазами обвел толпившихся вокруг него девочек.
Подошла Елена Дмитриевна…
Ее лицо было строго. Глаза сурово обратились к Фене.
— Клементьева, не дури! Что за глупости! Нужно же Николаю Николаевичу узнать по языку о твоем здоровье…
— Ни за что… Не могу… Язык… Не могу… Хоть убейте меня, не покажу ни за что. — И слезы хлынули внезапно из хорошеньких глазок Фени. Быстрым движением закрыла она лицо передником и пулей вылетела из лазаретной.
— Ничего не понимаю, хоть зарежьте! — комически развел руками доктор.
— Глупая девочка! Истеричка какая-то! Все романы тишком читает, на днях ее поймала, — желчно заговорила горбунья, и длинное лицо ее и прекрасные лучистые глаза приняли сердитое, неприятное выражение.
— А все-таки неспроста это. Ее лечить надо. А чтобы лечить, надо причину знать, от чего лечить, — произнес раздумчиво богатырь-доктор. — А ну-ка, курносенькие, кто мне возьмется разъяснить, что с ней? — совершенно иным тоном обратился он к смущенно поглядывавшим на него воспитанницам-подросткам.
— А я знаю! — краснея до ушей, выступила вперед рябая, некрасивая девочка лет четырнадцати.
— Шура Огурцова? Что же ты знаешь? Скажи.
— Знаю, что Феня вас обожает, что вы ейный предмет, Николай Николаевич. А язык предмету в жизнь свою показывать нельзя. Срам это! — бойко отрапортовала девочка.
— Что?
Доктор остолбенел. Елена Дмитриевна вспыхнула.
— О-о, глупые девочки! — не то сердито, не то жалостливо проговорила она, и болезненная судорога повела ее лицо с пылающими на нем сейчас пятнами взволнованного румянца.
И она, наскоро удалив воспитанниц, стала объяснять доктору про глупую, ни на чем не основанную манеру приюток «обожать» старших и сверстниц, начальство, учителей, надзирательниц, попечителей и, наконец, друг друга.
— Конечно, и обвинять их нельзя за это, бедных ребяток, — проговорила она своим чистым, совсем молодым, нежным голосом, так дисгармонировавшим с ее некрасивой, старообразной внешностью калеки, — бедные дети, сироты, сами лишенные ласки с детства, имеют инстинктивную потребность перенести накопившуюся в них нежную привязанность к кому бы то ни было, до самозабвения. Но это стремление, эта потребность, благодаря неправильному доприютскому воспитанию, часто извратившему фантазию ребенка, принимает уродливую форму в выражении любви романтического характера, в обожании учителей, административного персонала, старших подруг, друг друга… Я борюсь с этим, как могу, борются и мои коллеги, но…
Елена Дмитриевна не докончила начатой фразы.
Прятавшаяся до сих пор в углу Дуня неожиданно чихнула и этим обратила внимание присутствующих на себя.
Николай Николаевич улыбнулся ей ласково и кивнул головой.
— А ну-ка, курносенькая, подойди! Видишь небось сама, что я не кусаюсь, подруг твоих, что были здесь, не обидел и тебя, даст господь, не съем…
И вынув из кармана карамельку, он издали протянул ее Дуне.
Ласковое лицо доктора, его добрый голос, а главное, леденец, протянутый ей, возымели свое действие, и Дуня робко вылезла из своего угла и подошла к врачу.
Тот тщательно выслушал ей грудь, сердце. Осмотрел горло, глаза, причем страшный предмет, испугавший на первых порах девочку и оказавшийся докторской трубкой для выслушивания, теперь уже не страшил ее. Покончив с освидетельствованием новенькой, Николай Николаевич сказал:
— Субъект здоровый на редкость. За эту ручаюсь. Ни истерии, ни «обожаний» у нее не будет. Крепкий продукт деревни. Дай-то нам бог побольше таких ребят.
И поцеловав смущенную малютку, он пожал руки обеим надзирательницам и уехал из приюта, пообещав быть завтра, сказав, что в прививке оспы пока что новенькая не нуждается.