Признания в любви кровью написаны
Шрифт:
Откуда-то из тёмного закоулка комнаты издал противный писк телефон.
— Это ты включил звук? — хмуро поинтересовалась она у Вещи.
Бесстыдный врун стал клясться, что он ни при чём. Этим он и выдал свою ложь — его пальцы дрожали от переизбытка эмоций и вызванной ими экспрессии. Но вечер для него выдался удачный — Уэнсдей сильно размягчилась и её почему-то волновал этот треклятый бал, оттого отсутствовало желание мучить конечность за своевольные выходки.
— Принеси мне этот прибор для стремительной и необратимой деградации, — приказала Уэнсдей, проверяя, как сидит на ней частично иллюзорное платье.
Лихой
— Вещь, убери это куда-то подальше. А я пошла, — она уже почти вышла из комнаты, но вдруг осеклась. — И чтоб ты не скончался от тоски… проследи за Энид. И за её горгоной. За Ксавье же я сама присмотрю, — убедившись, что больше указаний нет, Уэнсдей толкнула дверь и вышла.
Прошлый бал завершился дождём из красной краски. То было сплошным разочарованием — Уэнсдей всё ещё помнила химический вкус на языке, вместо ожидаемых нот свиной крови. Но ей не хотелось, чтоб предстоящий бал снова завершился каким-то происшествием. Разве только фонтанами животной крови, но на такую благодать рассчитывать не стоило. Бал может оборвать либо очередное унылое происшествие, либо уже какой-то кошмар. На свободе оставалась помешанная Патрисия Торп, и объявиться она могла в любой момент.
Поэтому к скрытым юбкой чулкам Уэнсдей примотала обилие ножей разного назначения. А в туфлях скрывалось по одной пилочке. Не помешают.
***
Скользя взглядом по многочисленным студентам в жёлтом и не находя среди них до ужаса красивого маленького человечка в чёрном, Ксавье всё больше нервничал от нетерпения и угрозы скорого разочарования. А когда пришло СМС с ответом, ему показалось, что Уэнсдей как раз и увидела в его действиях патриархальные замашки и вовсе к нему не спустится.
Пальцы нервно сжимали жёлтый шарф, который девушка забыла или намеренно оставила с другими вещами у него в комнате. И это был единственный атрибут гардероба, с которым Ксавье знал, что делать. Как поступить с её бельём, он не имел ни малейшего понятия. Но отнести его в прачечную в мужском общежитии он явно не мог. Но мог забросить как-нибудь среди ночи в прачечную Офелии-Холла.
Сильнее сжав шарф, Ксавье откинул голову назад, пытаясь так выбросить оттуда тревогу и заменить её прелестными воспоминаниями о недавних событиях. О поцелуе перед всем семейством Аддамсов и о незабываемом опыте в его комнате. Во время которого успел испытать все существующие в мире эмоции, вплоть до отчаяния, когда пришёл к выводу, — к счастью, неверному, — что Уэнсдей от него нужен лишь опыт в виде секса и для неё между ними не существует никакой больше связи, кроме экстрасенсорной. А потом,
— Я… я не знаю, что мне от тебя надо, но не только секс. Мне просто нужен ты. Это абсурдно, но… — он запомнил её эти слова вовек. И в деталях запечатлел, как она прикусила губу до крови, медленно собрав эту жидкость на свой соблазнительный маленький пальчик. А после сделала то, чего он и представить себе не мог: коснулась своей груди в том месте, где располагалось сердце. Там она быстрым штрихом кровью нарисовала сердечко.
И хотя он засмеялся, увидев это странное признание в каких-то, но чувствах, тогда все его тревоги отступили. Ему стало по-настоящему хорошо с Уэнсдей Аддамс. Не потому, что ему хотелось, чтоб было хорошо, и не потому, что он был привязан к ней, как собака. Тогда он ощутил комфорт, находясь в обществе этой странной для всех девочки.
И, возможно, ныне он нервничал оттого, что боялся вновь утратить чувство комфорта. Его пугала даже мимолётная мысль, что Уэнсдей может счесть их связь за ошибку и столкнёт его обратно в буйные воды непонимания, страха и догадок, где он будет лишь исступлённо хвататься за кроваво-красную нить его безответной и болезненной любви к этой девушке, не обращая внимания, что эта нить ведёт не на спасительный берег, а на самое дно.
— Если ты продолжишь стоять с закинутой назад головой, мне придётся прийти к выводу, что ты наркоман, — услышал он снизу острый, как нож, голосок.
Не сдержав улыбку, — Уэнсдей всё-таки пришла, — он склонился к ней, и его взгляд не мог найти, за что зацепиться: девушка выглядела чересчур пугающе роскошно.
Но как бы ныне она прекрасно ни выглядела с кожей, выбеленной на всех открытых участках до цвета молочных туч, сложной высокой причёской и одетая в его магическое платье, которое подчёркивало её тонкую талию, руки и элегантные плечи, Ксавье понял, что с её естественной красотой ничто сравниться не могло. И пускай на её коже под одеждой остались шрамы, которые Ксавье не мог не заметить, они только ещё больше украшали её тело, напоминая о том, насколько она сильная.
— Не смей ничего говорить про то, как я выгляжу, — процедила Уэнсдей.
— Договорились, — он не сдержал смешок.
— Ты взял шарф, — отметила она несколько секунд спустя.
— Я посчитал, что ты его забыла, — он улыбнулся. — Мне его выбросить, или я могу надеть его на тебя?
— Можешь надеть, — удивительно, но она ответила сразу, не колеблясь. Хотя её глаза стали ещё темнее, чем были мгновение назад.
Осторожно расправив длинную жёлтую ткань, он зажал его края меж пальцев и перекинул центр ей за голову, думая, как бы ей красиво повязать этот шарф, такой чужой, но не лишний на фоне её монохромного стана.
Но в голове, вместо интересных узлов, — картины из прошлого, когда он хотел освободить её шею от лишнего в тот момент атрибута и потянул его за край, но не заметил, что Уэнсдей схватила противоположный. Она чуть не задохнулась, а её шея после посинела. Хотя больше синева не виднелась, скрытая слоем косметики. Но самым странным являлось то, что Уэнсдей, кажется, понравилось.
Сглотнув, Ксавье не удержался, переложив край шарфа из левой руки в правую и наоборот, — так, что ткань шла крест-накрест. Уэнсдей никак не комментировала его действия, просто наблюдала исподлобья, не моргая.