Признаю себя виновным...
Шрифт:
…И вот Зайнаб сидит на тахте, с ужасом и тоской смотрит на незапертую дверь и раскачивается всем телом. «Мамочка, мама. Мамочка, мама, — вот уже несколько минут бессмысленно повторяет она. — Да что ж это такое, к кому в руки я попала, кого выбрала себе в мужья?!».
Глава 13.
Все в мире покроется пылью забвенья,
Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
Лишь дело героя да речь мудреца
Проходят столетья, не зная конца.
И солнце и бури — всё выдержат смело
Высокое слово и доброе дело.
Абулькссим Фирдоуси.
Прошло уже полчаса после того, как легковая машина уехала из Лолазора, а у здания сельсовета всё еще стояла и обсуждала происшедшее кучка людей. Объяснения давал начальник почты. В голосе его чувствовалась обида. Он думал, что его тоже пригласят в районный центр. Как никак — он первый сообщил в сельсовет о чрезвычайном происшествии.
Молодой человек с усиками, актер из города, то и дело перебивал рассказчика. Пожимая плечами и жестикулируя, он повторял все время:
— Позвольте, позвольте. Тут что-то не так. Вы не могли это слышать…
Его просили помолчать, не мешать рассказчику, но актер не унимался:
— Не так, не так! Вы говорите, что директор школы поссорился вчера с женой… Позвольте, позвольте, я все-таки режиссер и зрительное воображение во мне развито, как ни у кого… Сперва они крупно поскандалили, потом вышла эта приезжая красотка с чемоданом, потом выскочил директор, потом почему-то…
Маленькая, бойкая старушка довольно бесцеремонно оборвала актера:
— Вы, я вижу, того же поля ягода, что и эта Зайнаб. Хотите ее выгородить. Я-то видела всё и расскажу кому надо. С самого начала вышла эта инспекторша, а потом выскочил на минутку директор, но он вернулся. А вот вы… — да вы, молодой человек, — с ней разговаривали и несли ее чемодан… Думаете, никто этого не заметил? Стараетесь запутать… Наш директор — хороший человек, а такие как вы, да еще этот Мухтар…
Лицо актера покрылось ярким румянцем. Он выразительно развел руками и протянул:
— По-озволь-те! Какое это имеет отношение?..
— А куда она девалась? Нет, вы скажите, где она, эта ваша приятельница? Всех вас выведут на чистую воду…
Актер потерял дар речи. Он смотрел поочередно на всех, кто тут стоял, но ни в одном взгляде не видел поддержки.
— Позвольте, позвольте! — воскликнул он опять со страшным возмущением, но тут же осекся.
Из калитки в дувале вышла Зайнаб Кабирова. Вид ее был необычным. В лице ни кровинки, глаза неестественно блестят, взгляд углублен в себя. Шелковый плащ хоть и перетянут поясом, но пояс вывернут наизнанку — заметен продольный шов. Пуговицы на плаще застегнуты неправильно, поэтому одна пола задралась, а другая — ниже чем следует. К груди она прижимала большой туго набитый коричневый портфель.
Странное дело: при том, что внешний вид Зайнаб был так несуразен, это не вызвало ни у кого ни смеха, ни улыбки. В том, как она шла, в ее позе и походке было высокое достоинство, почти торжественность. Она шла прямо на людей и как будто — не видела их. Шарофатхола поклонилась и хотела даже что-то сказать. Зайнаб ответила на ее поклон, но тут же отвернулась и продолжала идти дальше, по направлению к школе. И хотя она вызывала жгучее любопытство всех собравшихся, никто не решился следовать за ней. Даже Шарофатхола, сделав два шага, остановилась. Лишь дав Зайнаб отойти шагов на тридцать, она, стараясь не обращать на себя внимания, быстро-быстро засеменила по другой стороне улицы.
Рассказывая потом, как она шла вслед за инспекторшей, Шарофатхола хвастала, что сразу же узнала портфель. Будто и в самом деле могла запомнить обыкновенный коричневый кожаный портфель с того времени, когда видела его в доме директора.
Мало ли что наговорит Шарофатхола! Она могла бы еще сказать, что сквозь кожу портфеля ей были видны деньги… Что-то она, конечно, могла подозревать. Ведь получку она ждала едва ли не с самым большим нетерпением: не очень-то много зарабатывает школьная уборщица!
Ждали зарплату все члены школьного коллектива. Кому приятна такая задержка, да еще перед праздником? Но и делопроизводительница, и старый истопник Хаким Мирмуллоев, и все педагоги волновались гораздо больше из-за того, что директор школы, которого они искренне уважали, попал в такую ужасную историю.
В тот момент, когда Зайнаб, а вслед на ней и Шарофатхола, вышли на площадку перед школой, прозвенел звонок, возвещавший о том, что перемена кончилась. Дети побежали в классы. Зайнаб остановилась в раздумьи перед входом в школу, но тут же повернула вправо — к домику директора.
На крыльце стояли заведующий учебной частью, старик Бакоев и Елена Ивановна… А рядом с Еленой Ивановной, спустившись на одну ступеньку, стояла сама Сурайе и что-то горячо говорила.
К этой группе, все так же прижимая портфель к груди, подошла Зайнаб.
— Здравствуйте! — сказала она и поклонилась.
Ее еле заметили. Один лишь Бакоев вскользь посмотрел на Зайнаб и ответил:
— Салам.
Елена Ивановна в это время убеждала Сурайе не ходить в школу:
— У вас очень утомленный вид. Вам необходим, совершенно необходим отдых. Неужели мы не можем вас заменить хоть на сегодня…
Зайнаб подошла ближе. Прямо глядя на Сурайе, она повторила:
— Здравствуйте!
— Что? — спросила Сурайе и оглядела Зайнаб с ног до головы.
— Извините, что я вам помешала, — очень тихо и в то же время настойчиво, продолжала Зайнаб. — Я к вам, Сурайе-хон! Мне очень… Мне очень-очень нужно с вами поговорить…
— Я вас слушаю, — сухо откликнулась Сурайе и слегка дернула плечом. — Или может быть лучше в комнате?
Увидев, наконец, в руках у Зайнаб портфель, Сурайе вздрогнула и оглядела педагогов. Те ничего не поняли, но поторопились сказать: