Признаюсь: я жил. Воспоминания
Шрифт:
Много лет спустя я увидел экземпляр того издания в Вашингтоне, в библиотеке конгресса, в витрине, где были выставлены самые необычные книги нашего времени.
Книгу напечатали. Это совпало с поражением республики. Сотни тысяч беженцев в битком набитых повозках покидали Испанию. То был массовый исход, самое горестное событие во всей испанской истории.
Вместе с теми, кто уходил в изгнание, шли оставшиеся в живых бойцы Восточной армии и с ними – Мануэль Альтолагирре и те, кто делал бумагу и печатал «Испанию в сердце».
Эти люди гордились моей книгой, они печатали мои стихи так, будто бросали вызов смерти. Позже я узнал, что многие предпочли тюки с только что отпечатанной книгой мешкам с личными вещами и провизией.
И так, с тюком за плечами, начали они свой долгий путь к Франции.
Эту нескончаемую колонну, двигавшуюся на чужбину, сотни раз бомбили. Падали бойцы, и книги рассыпались по шоссе. А оставшиеся в живых шли и шли. Там,
Мигель Эрнандес хотел укрыться в чилийском посольстве, которое во время войны дало приют очень многим – четырем тысячам – фалангистов. Тогдашний посол, Карлос Морла Линч, отказал в убежище великому поэту, хотя когда-то назывался его другом. Через несколько дней Мигеля Эрнандеса арестовали и бросили в тюрьму. Он умер в тюремной камере от туберкулеза три года спустя. Соловей не вынос заточения.
Моей консульской службе пришел конец. За участие в защите Испанской Республики правительство Чили решило снять меня с этого поста.
Война и Париж
Мы приехали в Париж. Вместе с Рафаэлем Альберти и Марией Тересой Леон, его женой, мы сняли квартиру на набережной Орлож, в спокойном, чудесном районе. Прямо перед нами виднелся Новый мост, памятник Генриху IV и рыболовы, облепившие все берега Сены. За спиной у нас была площадь Дофина, где аромат листвы смешивался с ресторанными запахами. Там жил писатель Алехо Карпентьер, [115] тогда он был одним из самых нейтральных людей, которых я знал, он никогда ни против кого не выступал.
115
Алехо Карпентьер (род. в 1904 г.) – кубинский прозаик, поэт, музыковед.
Нацисты, точно стая голодных волков, уже наседали на Париж.
С балкона, если посмотреть вправо, чуть перегнувшись через перила, можно было различить черные башни Консьержери. Огромные золоченые часы Консьержери были для меня пограничным столбом нашего района.
К счастью, во Франции моими лучшими друзьями долгие годы были два лучших французских писателя – Поль Элюар и Арагон. Оба – изумительное воплощение непосредственности, жизненной силы, и потому их голоса – самые звонкие в щедром литературном лесу Франции. И в то же время они убежденные и естественные участники формирования ее исторической морали. Трудно найти двух таких непохожих людей. Я не раз испытывал чисто поэтическое наслаждение, теряя время с Полем Элюаром. Если бы поэты отвечали в анкетах правду, они бы выдали этот секрет: нет на свете ничего прекраснее, чем терять время. Каждый на свой лад предается этой древней страсти. С Полем я не замечал ни дня, ни ночи и никогда не знал, важно или нет то, о чем мы говорим. Арагон похож на электронную машину – и речь и мысль его четки и стремительны. Из дома Элюара я всегда уходил, улыбаясь сам не зная чему. После нескольких часов, проведенных с Арагоном, я чувствовал себя как выжатый лимон, потому что этот дьявольский человек принуждал все время думать. Оба они были моими самыми верными друзьями, против них я не мог устоять, и, может быть, больше всего мне как раз нравится их антагонистическое величие.
Нэнси Кунард
Мы с Нэнси Кунард решили выпустить поэтический сборник под заглавием: «Поэты мира защищают испанский народ».
У Нэнси в загородном доме, в провинции, была маленькая типография. Я уже не помню, как называлось это место, но было оно довольно далеко от Парижа. Когда мы приехали к ней, была уже ночь, лунная ночь. Снег и лунный свет словно дрожащим занавесом огораживали дом. Я был взволнован и вышел прогуляться. Когда повернул обратно к дому, снежные хлопья с ледяным ожесточением вихрились вокруг моей головы. Я сбился с пути и полчаса плутал наугад в белизне ночи.
Нэнси имела опыт в типографском деле. Когда она была подругой Арагона, она напечатала перевод «Hunting of the Snark», [116] который они сделали вместе. По правде говоря, эта поэма Льюиса Кэрролла непереводима, и, пожалуй, лишь у Гонгоры мы находим такой стиль – подобный сумасшедшей мозаике.
Я в первый раз взялся за литеры, и, наверное, мир не видел худшего наборщика. Из-за моей абсолютной неспособности к этому делу все буквы я поставил наоборот и вместо р везде вышло d. В одной строке два раза встречалось слово «pвrpados», которое у меня превратилось в «dardapos». И потом еще много лет Нэнси в наказание меня так и называла. «My dear Dardapo» [117] –
116
«Охота Ворчуна» (англ.).
117
Мой дорогой Дардапо (англ.).
118
Гонсалес Туньон Рауль (1905–1974) – аргентинский поэт-коммунист.
119
Оден Уистен Хью (род. в 1907 г.) – английский поэт.
120
Спендер Стивен (род. в 1909 г.) – английский поэт и литературный критик.
Время от времени из Англии приезжали поэты-денди, друзья Нэнси, с белым цветком в петлице, – они тоже писали антифранкистские стихи.
Во всей истории трудно, пожалуй, найти такой богатый источник вдохновения, каким стала для поэтов испанская война. Испанская кровь словно источала некий магнетизм, от которого трепетала поэзия целой эпохи.
Не знаю, имел наш сборник успех или нет, потому что как раз в тот момент трагически закончилась война в Испании и началась новая война – мировая. Она, несмотря на всю грандиозность, несмотря на всю ее непомерную жестокость, несмотря на героизм, который породила, почему-то все-таки не ударила так, как испанская война, во всеобщее сердце поэзии.
Немного спустя я вернулся из Европы на родину. Нэнси тоже вскорости приехала в Чили, и ее сопровождал тореро, который потом, в Сантьяго, бросил и быков, и Нэнси Кунард и занялся продажей сосисок и прочих колбасных изделий. Но мой дорогой друг, эта снобка высшей марки, была непобедима. В Чили она взяла себе в любовники одного чилийского поэта, бродягу и неряху, баска по происхождению, не без таланта, но – увы! – без зубов. Кроме того, новый избранник Нэнси был беспробудным пьяницей и, случалось, ночью поколачивал английскую аристократку, из-за чего ей частенько приходилось в обществе появляться в огромных темных очках.
По сути, она была одним из самых интересных людей, каких я знал, – человеком с душой Дон Кихота, человеком последовательным, отважным и возвышенным. Она была единственной наследницей компании «Кунард лайн», дочерью леди Кунард; в 1930 году Нэнси возмутила и шокировала Лондон, сбежав из дому с чернокожим музыкантом, игравшим в одном из первых джаз-оркестров, импортированных в Лондон отелем «Савой».
Когда леди Кунард обнаружила опустевшее ложе дочери и письмо, в котором та с гордостью сообщала о своей теперь «чернокожей» судьбе, благородная дама не медля отправилась к адвокату, с тем чтобы лишить дочь наследства. Итак, та бродившая по миру Нэнси, с которой я познакомился, была навсегда отлучена от британского величия. А на званых вечерах в доме ее матери бывали Джордж Мур, [121] который, как шептались, и был настоящим отцом Нэнси, сэр Томас Бихем, [122] юный Олдос Хаксли [123] и тот, кто потом стал герцогом Виндзорским, [124] а в те времена еще был принцем Уэльским.
121
Джордж Мур (1852–1933) – английский писатель.
122
Томас Бихем (1879–1961) – английский музыкант, дирижер, оперный и балетный импресарио.
123
Олдос Леонард Хаксли (1894–1963) – английский писатель.
124
Речь идет об английском короле Эдуарде VIII. После отречения от престола в пользу своего брата принял титул герцога Виндзорского.