Призрачные поезда
Шрифт:
Девушки уже разжали руки и смеялись, глядя друг на друга.
– Какая же я счастливая! – закричала невысокая, со значком на груди. – Столько всего за один день! Ты поверишь, вчера совершила пятисотый прыжок! Мы все, тридцать человек, в Монино, утром! А сейчас я в метро! Тебя как зовут?
– Лидия.
– А меня Евдокия.
– Отправляется! Поезд отправляется, товарищи!
Девушки взвизгнули и помчались к дверям вагона. Парень с зачесанными назад волосами и полный «папаша» в плетёном галстуке подхватили под локти мать с ребенком, военный окинул строгим взглядом платформу, все вбежали в вагон. Двери сомкнулись. Поезд лязгнул, набрал ход, мелькнул между колоннами прозрачной полосой, сквозь которую ясно видна была путевая стена станции и надпись «Кировская».
Грохот затих. Его сменила прохладная тишина. Я взглянул на стену тоннеля. Поверх постаревшей глазурованной плитки надпись – «Чистые пруды».
– Это что за хипстерятина была? – гаркнула, выйдя из будки-стакана, дежурная по эскалатору, видимо, вспомнившая молодость нулёвых.
– Съемочная группа, сериал снимают, – ответил наобум.
Теперь, в наступившей тишине, мне показалось, что коричнево-жёлтого поезда и артистов не было. Привиделось. Разыгралось.
Ты слишком начитанный и чувствительный, Фима. Ты фантазёр. И перестал различать, где твои художественные выдумки, а где реальность.
Я сел на деревянную лавку в нише под широким карнизом со спрятанными за ним светильниками. Из-за серовато-дымчатого мрамора свет казался туманным. Поглядел на каменный пол – возле опоры скамьи лежали две сложенные вдоль газеты. Кажется, у артиста, изображавшего любителя трамваев, из кармана пиджака тоже что-то торчало. Видимо, в сутолоке обронил. Я поднял – свежие газеты, еще пахли типографской краской и даже сразу запачкали палец. Выглядят старомодно. Невиданные шрифты. Ах, «Известия». И ещё «Правда». Понятно. Эту газету иногда притаскивал мой дед Краснов со своих таинственных сходок. Непонятно, зачем вообще её брал, с его-то монархическими воззрениями. Наверное, чтобы знать врага в лицо.
Я пробежался взглядом по верху страницы.
Сегодня в номере. Приветствие тов. Молотова строителям метрополитена. Молотов – изобретатель коктейля? Статья: А. Арнольдов – Перестроить транспорт по-сталински. Что за ерунда? Фельетон: И. Ильф и Е. Петров – Дело студента Сверановского. Ильф и Петров, которые «Двенадцать стульев»? Разве они не умерли ещё в прошлом веке? Первый день работы московского метрополитена – Перевезено около 300 тысяч пассажиров. Первый день после чего – после повышения цен? К итогам театрального сезона: совещание театральных работников в редакции «Правды». С каких пор театральные работники ходят в «Правду»? Десятилетие Советского Сахалина. Сахалин разве не японский? За такой русский империализм нынче можно и на кичу влететь. Похоже, они там, в «Правде», совсем в маразм впали. Фельетон: А. Аграновский – У постели больного. Фельетон пропускаем. Выступления т.т. Сталина и Кагановича на торжественном заседании, посвященном пуску московского метрополитена. Что такое т.т.? Тут и тут или там и там?
За какое же число газета?
Пятнадцатое мая. Всё правильно – пятнадцатое мая. Так, «15 мая, 1935 год, среда». Извиняйте, господа коммунисты, за въедливость: пятнадцатое мая, среда. Тысяча девятьсот трицать пятого года? Газете почти сто лет! Кто-то обронил букинистическое сокровище, отборный антиквариат.
Я потёр черные следы на подушечках пальцев. Перехватил страницу – на краю бумаги остались отпечатки моих папилляров. Нет, краска совершенно свежая. Ну да, запах свежей газеты. Я вспомнил поезд цвета крем-брюле и артистов. Наконец-то понятно: настоящие, подлинные газеты сканировали в архиве и распечатали сегодня утром в качестве реквизита сериальщины. Похоже, действие фильма будет происходить в мае 1935 года. Эта «Правда» – красивая декорация. Эх, читнём на досуге.
Табло над рампой показывало время с момента ухода предыдущего поезда – 0:17. Менее полуминуты?
Конечно, мне всё показалось. Коричнево-жёлтый кинопоезд остановился лишь на мгновенье, артисты не могли высыпать на платформу, смеяться, разговаривать и танцевать вальс. Единственное, что можно было успеть – обронить съёмочный реквизит, эти две газеты. Твой мозг, Фимочка, воспаленный чтением множества ненужных книг, придумал героев труда, офицеров (то есть званий офицеров тогда не было – значит, красноармейцев), парашютисток, многодетных матерей и наложил умственное видение на легенду о призрачных поездах.
Я сунул газеты в рюкзачок, поднялся с лавки под грохот нового состава. Зайдя в пустой вагон, сразу сел с краю, возле дверей. Над головой – реклама: улыбчивая девушка в переднике, с короткой юбкой и в кружевных чулках, как на пикантных открытках Серебряного века: «Работа в Еврорейхе – твой шанс на лучшую жизнь!» Хоть что-то из нашего времени. Перевёл взгляд на грязный коричневый пол под противоположным сиденьем. Там валялась маленькая тюбетейка, похожая на игрушечную юрту.
XXVIII
– ГЛЯДИТЕ, чего принёс, – я всё ещё не мог обратиться к Краснову на «ты», слишком внезапно один из самых влиятельных теневых политиков современности превратился в моего деда. – Газеты «Известия» и «Правда» за 1935 год.
Генерал замер, затем скрестил взгляды с Василием. Казак молча глядел то на меня, то на деда и тряс заварной чайник, освобождая его от утреннего распаренного сена – хорошего чая было почти невозможно достать.
– Откуда у тебя, Трофимушка? – заволновался дед. – Где ты их взял? Это ж раритеты.
– Я тоже сперва подумал, что настоящие, букинистические. Потом – да: бумага сероватая, но всё ж не пожелтевшая, не истлела. Это копии. На площади снимали какой-то сериал из старинной советской жизни и обронили реквизит.
Сам не знаю, почему соврал, будто съёмки производились не в метро, а на улице.
– А, может, уже всё досняли и выбросили ненужное, – продолжал объяснять. – Довольно достоверно изготовлены, пахнут свежей типографией и краской мараются.
Василий, сурово сведя брови, покосился на ретро-прессу, переложенную мною на буфет.
– Сериал… – произнёс дед слегка потухшим голосом и жалобно поглядел на Василия, который принялся яростно соскребать со сковороды по тарелкам жареные на маргарине макароны. – Ничего, ничего. Будут и настоящие. Дождёмся!
Дед вновь приободрился, но на газеты долго демонстративно не глядел, словно, оказавшись новодельными копиями, они провинились.
– Василий, седай, хорош хлопотать. Всем приятного!
Молча съели макароны с безвкусной баночной ветчиной из гуманитарной помощи, думая каждый о своём.