Призрак грядущего
Шрифт:
— Нет, я пойду, — проговорил он, медленно качая головой. — Никто из вас не понимает, что на самом деле происходит. Вы думаете, что я сумасшедший. Я понял это по вашим глазам. Если вам так удобнее, можете продолжать думать в том же духе. Но ведь я говорю вам: миллионы гибнут от дизентерии. Они валяются под открытым небом, подобно узлам с тряпьем, утопая в собственных экскрементах…
Он распахнул дверь и странной скованной походкой вышел в коридор. Отец Милле вопросительно взглянул на Жюльена. Тот пожал плечами:
— Ничего не поделаешь. То проходит, то опять начинается. Врачи утверждают, что это не опасно и что сотни таких же больных бродят
Он запрыгал следом за Борисом, чтобы проводить его к выходу.
Борис поджидал его на лестничной площадке.
— Я снова съехал с катушек? — виновато спросил он с судорожной усмешкой.
— Слегка. Тебе надо держать себя в руках, Борис, — сказал Жюльен.
— Я знаю. Стоит сказать им лишнего — и они воображают, что ты безумец.
— Ты снова за старое?
— Они арестовали этого дурня Варди, — сообщил Борис, продолжая усмехаться.
— Знаю. Суд начался несколько дней назад. Ты что, не читаешь газет?
— Вот кто безумец, — пробормотал Борис, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
— Может, вернешься? Выпьем по рюмочке. Борис покачал головой.
— Нет. Меня ждет работа.
Он продолжал мяться, когда к ним присоединился Дюпремон.
— Боюсь, мне тоже пора, — сказал он, надевая свою черную фетровую шляпу и глядя на них косыми глазами. Неуверенно потрогав свои стриженные усики, он добавил: — Очень поучительная встреча.
— Сейчас и вы скажете, что ошиблись насчет ее цели, — предположил Жюльен.
— Нет, — ответил Дюпремон. — Кажется, я вас прекрасно понимаю. — Только видите ли…
Он нервно скользнул по ним глазами. Если бы не это легкое косоглазие, он производил бы весьма благоприятное впечатление. Жюльену никогда прежде не приходило в голову, что Дюпремон, при всех своих светских манерах и ауре творца мистически-эротических бестселлеров, просто очень застенчивый человек.
— Видите ли, — растерянно повторил Дюпремон, — то, что вы задумали — либо уже поздно, либо еще слишком рано…
Он снова прикоснулся к узкой полоске у себя над губой и повернулся к Борису:
— Может быть, вас подвезти? У меня внизу машина… — Он сказал это извиняющимся тоном, словно и впрямь смущался того обстоятельства, что у него есть машина. К удивлению Жюльена, Борис, никогда раньше не видевший Дюпремона в глаза, тут же отвесил вежливый поклон, выражавший согласие. Оба зашагали по лестнице к выходу.
В кабинете остались только Леонтьев и отец Милле.
— С вашим собранием творится нечто, подобное истории о десяти негритятах, — молвил отец Милле вернувшемуся к ним Жюльену, вооружившемуся бутылкой бренди и захваченными на кухне рюмками. — Ага, выпить как раз не помешает.
Леонтьев тоже оживился при виде рюмок. На протяжении последнего получаса он считал минуты, отделявшие его от того момента, когда он войдет в бар «Кронштадта». Он ничего не говорил во время спора, ибо ему нечего было сказать. И все же он чувствовал, что эта заведомо бессмысленная встреча кое-чему его научила, объяснила кое-что, изумлявшее его с того самого времени, как он «ушел в Капую». Это вновь обретенное понимание, пусть и негативного свойства, казалось ему очень важным. Оно знаменовало конец его иллюзий на предмет способности Капуи к сопротивлению. Теперь, сам не зная каким образом, он получил в руки ключ к бесчисленным загадкам, водившим вокруг него хоровод со времени памятной встречи
— Вы сегодня не слишком разговорчивы, мсье Леонтьев, — ввернул отец Милле.
Леонтьев смерил его ледяным взглядом, припоминая их первый спор у мсье Анатоля.
— Для дискуссии не представилось возможности, — сказал он.
— Не представилось, — согласился отец Милле. — Но теперь мы одни; мне всегда казалось, что трое — оптимальное число для компании, при том, разумеется, условии, что никто из троицы не принадлежит к противоположному полу… — Он снова огласил кабинет своим раблезианским смехом; отец Милле обладал редким даром от души посмеяться в одиночку, не ожидая, чтобы к нему присоединились другие. — Наш друг Жюльен выглядит столь удрученным, что я задам за него вопрос, который он хотел с нами обговорить и на который вы один способны дать ответ — а именно, верите ли вы в возможность организованного интеллектуального сопротивления при столь хорошо знакомом вам режиме? Я имею в виду духовное, а не политическое сопротивление, ибо именно это, если я не ошибаюсь, Жюльен и хотел поставить на обсуждение.
Леонтьев заподозрил, что отец Милле смеется над ним. Эти люди только болтают, но ничего не знают. Они болтают о тирании и угнетении — но что известно им о таком ползучем ужасе, как усталость синапсов? Глядя не мигая прямо в багровое лицо отца Милле, он безразлично ответил:
— Не знаю, что вы имеете в виду под «организованным интеллектуальным сопротивлением».
— Вопрос всего-навсего в том, верите ли вы в какую-нибудь альтернативу пассивному подчинению?
— Мало кто пассивно дожидается конца, — проговорил Леонтьев и чуть заметно улыбнулся. — Вы увидите, что большинство ваших друзей проявят величайшую активность, доказывая свою лояльность и донося друг на друга. Кое-кто, возможно, отважится на протестующий жест, после чего исчезнет. Кто-то еще станет, как вы предлагаете, плести заговоры и тоже исчезнет. Классические методы конспирации невозможны, да и вышли из моды.
— А вам известен более современный метод? Леонтьев вежливо повел плечами и поднялся.
— Есть люди… секта, пробующая иной путь. Но не думаю, чтобы в вашей стране у нее нашлось много последователей. Возможно, уже слишком поздно.
Он шагнул к двери: настала пора «Кронштадта».
— Или слишком рано?… — крикнул ему вдогонку Жюльен.
Леонтьев оглянулся с безразличным видом.
— Может, и слишком рано. — Он снова пожал плечами. — Если вы предпочитаете придерживаться этой версии.
Не успел Жюльен запереть за Леонтьевым дверь, как раздался настойчивый звонок, и в квартиру ворвался Сент-Иллер. С радостно скорченной физиономией он потряс руки Жюльену и отцу Милле и, отказавшись от предложенного кресла, немедленно перешел к сути:
— Привет, друзья, — приветствовал он их, — хотя число ваше сильно сократилось из-за раздоров и трусливого дезертирства, которые легко было предсказать, что и служит объяснением моего намеренного опоздания и того обстоятельства, что внизу меня дожидается такси со щелкающим с неумолимой символичностью счетчиком. Короче говоря, вы ни к чему не пришли.