Призрак куста белых роз
Шрифт:
– Вы позовете меня еще раз? – спросила как-то она с надеждой.
– Не знаю, - рассеянно отозвался Йон, торопившийся записать что-то в свою тетрадь. – Честно говоря, я в тупике. В архиве ничего интересного не попадается, и мне бы не хотелось беспокоить вас по пустякам… Должно быть, вам не так уж приятно покидать ваш… куст? Я верно запомнил? Куст белых роз?
– Да… - девочка вздохнула. – Куст белых роз – это мой дом. Я чувствую какое-то родство между мной и ним. Иногда мне кажется, что его ветви – продолжение меня, и когда они покрываются цветами… Ах, как жаль, что я не могу
Она не договорила, а Йон не слишком внимательно слушал ее невнятно бормотание.
– Сударыня, - произнес он, углубившись в размышления. – Ведь спасти вас от вечной тоски можно и не разгадав тайн прошлого. Я много читал об этом. Возможно, вам поможет простое перезахоронение. Наверняка ваши останки покоятся под этим кустом, и если вас похоронить в освященной земле, позвав священника…
Но девочка решительно покачала головой.
– Нет, - сказала она. – Я не хочу!
Но и этот странный ответ не обеспокоил Йона, полностью погруженного в свои размышления о том, в сколько страниц получится уложить заключение.
– Тогда возвращайтесь к своему кусту, - сказал он. – Если я узнаю что-то новенькое о вашей судьбе, то непременно позову.
И маленькое привидение, протяжно вздохнув, растаяло.
Копаться в архиве становилось все скучнее, и Йон подумывал забросить это дело – прижизненная история призрачной девочки, если разобраться, была совершенно неважна для его работы. Но стоило ему только подумать об этом, как с полки упала старая книга, и между ее страниц обнаружилось изрядно помятое черновое письмо. В нем чрезмерно романтичная барышня из семейства Ликко (наверняка кто-то из двоюродных бабушек Йона) пересказывала своей подружке по пансиону ворох страшных историй, собранных у местной прислуги. Среди них была одна, показавшаяся Йону подходящей - про юную Элию, пропавшую без вести сто пятьдесят лет тому назад.
Суровый отец воспитывал девочку в одиночку, тщательно оберегая ее от опасностей большого мира – кто-то предсказал, что дочь его умрет совсем молодой. Но затворничество не спасло девочку. Накануне своего пятнадцатого дня рождения она исчезла из своей спальни, и только ее туфельки нашли поутру у реки. Решено было, что Элия под воздействием лунной магии пошла прогуляться, не проснувшись, и утонула.
– Быть может, вас зовут Элией? – спросил Йон у призрачной девочки, призвав ее следующей ночью.
Она вздрогнула и в глубине ее темных глазниц что-то блеснуло.
– Элия… - повторила она негромко. – Да… Что-то отзывается во мне, когда я слышу это имя.
Чародей рассказал ей все, что узнал, и призрак задрожал, волнуясь все больше.
– Утонула? Но почему же… почему же мои кости оплетают корни белой розы в саду? – шептала она, то светясь изнутри, то растворяясь в полумраке комнаты. – Я – Элия, я чувствую это… Но река – это ложь, ложь… Я не помню реки, не вода убила меня!
– И еще! – Йон бросился к своим записям. – Я забыл показать вам. Вот, здесь набросок – кто-то перерисовывал портрет Элии. Вы узнаете?
На старательном, но не слишком умелом наброске была изображена совсем юная девушка с темными волосами, чуть курносым носом и очень большими глазами, из-за которого ее лицо казалось совсем детским.
– Это я! Я! – вскричала призрачная девочка, пытаясь прикоснуться своими прозрачными пальцами к бумаге. Но тут ее внимание привлек другой рисунок – его сделал сам Йон, собиравшийся приложить изображение призрака к своей работе. На нем были старательно изображены костлявые плечи, ребра, черные провалы глазниц и полуистлевшие волосы.
– Что это? – призрак в ужасе отдернул руку, точь-в-точь, как обычная девочка, увидевшая отвратительное насекомое. – Это вы нарисовали? Это… тоже я?
– Я не слишком-то хорошо рисую… - смутился Йон, уже знавший кое-что об устройстве женского ума. – На самом деле вы не такая… такая…
– … Такая ужасающая, - призрачная девочка вдруг поблекла и уменьшилась, превратившись в неясный светящийся сгусток. – Нет, вы прекрасно рисуете, господин Ликко. Спасибо вам за то, что пытались помочь.
На следующий день Йон выкинул из головы призраков, учебу и почти все остальное – откликнувшись на его письмо, в старый дом приехала Клара Мэдоль, с которой юный маг состоял в романтических отношениях больше года. Они собирались пожениться сразу же после окончания академии, и решением этим родители Йона были не слишком-то довольны. Живая, непосредственная Клара казалась им слишком несерьезной, и влюбленность сына они объясняли всего лишь редкой миловидностью девушки.
Именно для того, чтобы провести с ней несколько счастливейших недель, не отравленных замечаниями родственников, бесконечными разговорами за закрытыми дверями, видом поджатых губ матушки, - Йон и сбежал в дом дедушки Ликко.
Теперь они с Кларой гуляли днями напролет по лесу, обнимались, целовались и говорили друг другу всякие глупости, интересные, по большому счету, только тому, кто их произносит, и тому, кто их слушает – но никак не третьим лицам. Даже старый дом казался теперь не таким уж зловещим – хотя, быть может, это объяснялось вовсе не чудом любви, а тем, что Клара, будучи девушкой деятельной, прибралась в жилых комнатах и даже вымыла окна.
– Йон! – однажды воскликнула она, распахнув ставни. – Посмотри, какой здесь чудесный куст белых роз! Сроду не видела, чтобы розы цвели так буйно!
И вправду – куст был покрыт сверху донизу прекрасными цветами: каждый – без изъяна, белоснежный, чуть светящийся изнутри свежей зеленью. Несмотря на то, что дождей не было больше недели, и полдень давно миновал, на лепестках блестели крупные капли росы.
– Что это за сорт? – не унималась Клара. – Обязательно нужно нарезать черенков. А то и выкопать полностью. Здесь же никто не видит этой красоты!
– Возможно, придется выкопать, - пробормотал Йон, невольно косясь в сторону письменного стола, заваленного бумагами, которых он не касался уже больше недели. Клара училась годом младше, поэтому ее каникулы не были отравлены необходимостью работать над дипломным проектом. Теперь, когда эйфория от встречи начала уменьшаться, Йон пришел в себя и понял, что на самом деле не так уж романтичен, а к науке относится гораздо серьезнее, чем ему до сих пор казалось.