Призрак мятежного Ориона
Шрифт:
Тарас Шевченко гордился коренной русскостью и неоднократно провозглашал себя гордо «малороссом». В гробу бы перевернулся, если бы узнал, что теперь его называют выдающимся украинским поэтом. «Край», «межа» – ведь, славянские слова с конкретными значениями территории и ограничения. До сих моё, а дальше не понять. Вроде что-то есть, а вроде и нет; вроде надкусано, а зъисты чи ни…?
Так-не так себе – дикое поле, делай шо хошь, один Бог судья.
За порогами Днепра вообще люд беглый от панов, бояр да ханов собирался. Сплошь воры, разбойники да убивцы. Зато вольные «козаки» от слова «коза». Именно так истинно ученые хохлы из Канады утверждают. Мол,
Капитан ухмыльнулся, почесал нос и поймал себя на необузданности фантазий.
«А что? После изгнания хазар и половцев там даже княжить-то никто не хотел. От порогов Днепра да по Азову, да и до самой Тамани и Керчи – всё Тьму-Тараканью называли.»
Самарин вспомнил Николая Васильевича, великого русского писателя с Полтавщины, потому что в школе написал лучшее на весь город сочинение по «Тарасу Бульбе». У него малоросская самобытность описывалась трепетно, как огонек православной лампадки. Теперь же всё испохабилось. Лучше бы шляхи протокиевские эти русские просторы «Омежей» назвали – были бы сейчас «омежники», нет лучше «омежийцы», вроде античных эллинов. А красиво звучит, черт возьми.
От своего ёрничества и ехидства Самарин затрясся внутренним смехом и осёкся. Русских-то теперь открыто называют какими-то «кацапами» и «москалями». Тут «раша» слух корёжит, так ещё и это. Изуродованный англосаксами, мадьярами да тюрками малоросский язык и сейчас Кравчук приказал совершенствовать так, что бы ничего общего с русским не осталось. Был «городская Голова», а станет «миськой *опой». Это ж, каких уродов в киевских министерствах и на местах усадить надо, что бы такими судьбоносными глупостями заниматься!? И ведь, мозги тоже уродуют!
Дочке-отличнице, никогда не учившей украинский язык, вместо «не аттестован» теперь «трояк» поставят. Так видишь ли решил директор школы – активный член Национальной партии Украины. Учительница истории отказывается преподавать свой предмет из-за непринятия новых учебников, предлагает родителям рассказывать, как знают и помнят. Просто преступление перед своим народом – выродков растят. Нет, не может русская душа принять такие гадко-мерзкие объятья отщепенцев.
Эх, братья славяне! Как мы доверчивы, как легко ломают в нас истину полуправдой и ложью. Терпим и улыбаемся. Вдарили по роже с левой, подставляемся с правой. Теперь уже милая сердцу Россия оказалась за Керченским проливом, за границей…за рубежом!
Множество украинцев не хотят принимать кравчуковскую идеологию разрыва с русскостью.
Бедные крымские татары: сколько им пришлось пережить!? Так они и сейчас молодцы – сплоченные и ожесточенные.
Надо же? Только оказавшись в практической оккупации, начинаешь задумываться надо всем, что творят с твоим народом. То ли ещё будет…
А ведь, в экипаже «С-37» из шестидесяти человек доходило до двадцати двух национальностей! И никак не отражалось на парнях. Даже в массовом дезертирстве из бывшей Советской Армии по своим Литвам и Казахстанам никто не дезертировал и отслужили полные три года.
Но это было, наверное, только на «тридцать седьмой».
Глава 3
Зародышную филию русскости и славянства офицера прервал гадкий запах. Кстати, тоже продукт незалежности.
Избавившись от московитского центра тяжести, новая страна избавилась заодно от достатка бензина, и авто-народ стал переходить на газ. А он змей всепроникающий – не бензиновые духи, а воняет какой-то опять таки гадостью, пробивающей слабый нюх Самарина. Он порой ощущал себя узником, оседлавшим газовую камеру. Даже форма провонялась. Пришлось прижаться к обочине и остановиться.
«Остановить движок…открыть капот…багажник…двери. Выветрить гадкий пропановый запах, и депрессивные мысли заодно» – медленно продумывал и исполнял привычную процедуру капвторанг [1] .
Достав ножницы, он пошёл в маковое поле за редкой посадкой.
Проснувшиеся насекомые жужжали, зудели и пищали в привлекательных черно-красных цветках. В его деревне маки сажали рядками, и он баловался соком зеленых бутонов. Эти же дикие и в тонких стволах вряд ли есть пьянящая масса. Нарезав пару десятков самых высоких из них, уже успокоенный нежным запахом, Самарин вернулся к машине.
1
Капвторанг – капитан 2 ранга.
Трасса наполнялась шальными после Первомая водителями. Переведя в порядок мозги и перенацелив мысли на план действий по проекту «Музей С-37», командир привел машину в состояние «по-походному» и, вперёд навстречу «гражданке».
В Верхнесадовом, Самарин возложил маки у памятника пяти героям-краснофлотцам, отдавшим свои жизни при обороне Севастополя. Это были первые фамилии черноморцев, которые он запомнил, приехав лейтенантом на Черноморский флот.
Они с женой сняли маленькую мазанку на Корабельной стороне, где соседние улицы увековечили их память, а вот у монумента в месте их боя он в первый раз.
Николай Фильченков, Василий Цибулько, Юрий Паршин, Иван Красносельский и Даниил Одинцов.
Им было всем чуть больше двадцати, но они морские пехотинцы – «черная смерть», как называли их фашисты, и в плен не брали – боялись! Если бы эти двое украинцев и трое русских могли знать тогда, что будет после их жертвы за свободу и независимость общей Родины.
«Какая разница, – размышлял капитан, поправляя алые маки на белом парапете стелы, – сколько танков они подбили и уничтожили немецких солдат Клейста. Они для нас, для живых олицетворяют дух защитников Севастополя и Отечества. А сейчас копаются копатели и доказывают, что не было никакого боя. Может, и обороны Севастополя не было – комиссары всё придумали…».
Он обратил внимание, что территория ухожена и жители постарались ко Дню Победы и освобождения Севастополя.
Со словами: «Слава тебе Господи!» – офицер перекрестился, надев фуражку отдал честь, и направился к машине.
Глава 4
В Балаклавскую бригаду подводных лодок он приехал после подъёма флага. Очень удачно – дежурил по штабу старший мичман Тимофеев, крепкий богатырь, он же кадровик соединения. Никаких лишних вопросов не было, документы уже были готовы, и оставалось подписать их у комбрига капитана первого Паршина. В быту его ласково кликали «Паршивец» за безудержную охоту за юбками, умело ловкое употребление спирта и необыкновенную везучесть. Он не чинил никому зла, как в прочем и не творил добра. Владимир, так звали кадровика, перед заходом в кабинет остановил Самарина и как-то по-отцовски сверху вниз, ласковым взглядом и тихим голосом произнёс: