Призрак на вахте
Шрифт:
– Но ведь там все в огне! – отвечал матрос.
– Ничего! – возразил кузнец – Ведь Иван Иванович перемерз до смерти! Шлюпки же нет и броситься в воду нельзя! Утонем, как все остальные дураки, которые на это решились. Ступай же с богом!
Сказав это, кузнец открыл двери, вытолкнул матроса в спину и запер за ним.
Матрос не заставил себя долго ждать. Через несколько секунд после его ухода с треском растворились гальюнные двери и нас обдало пламенем. С ним вместе явился и матрос с сюртуком. Вскоре прогорела и дверь. Пламя разрасталось горизонтально над нашими головами. Над нами уже горел фока-рей с парусом. Куда деваться?
В эту критическую минуту бедный спаситель мой матрос потерял голову. Не слушаясь нас, он взобрался на утлегарь и прыгнул в воду, откуда прямым путем отправился в вечность. Мы же кое-как ползком перебрались на левый крамбол под которым висел плехт (один из корабельных якорей. – В.Ш.). Около лап его, уже раскаленных докрасна и висевших над самою водою, держались на воде бог весть за что двое несчастных, просивших помощи, но вскоре вопль их утих. Когда мы добрались до конца крамбола, кузнец расположился сзади меня и ну давай махать и кричать о помощи.
Здесь я должен заметить, что корабль находился от стенки не в 10 саженях, как сказано в статье (речь идет о статье, написанной по материалам официального расследования. – В.Ш.), а по крайней мере в 40. Если бы расстояние от корабля до стенки было только 10 сажен, то стенка бы неминуемо сгорела.
Тщетно прося помощи, кузнец объявил мне, что шуба его горит на спине и что ежели мне угодно продвигаться вперед, то он бросится в воду и оставит меня. Я подвинулся еще дюйма на два донельзя. Кузнец уже сидел на шкивах, обхватив своими руками мои плечи, чтоб я не потерял равновесия и не упал на лапы плехта.
– Вот идет шлюпка, ваше благородие! – радостно сказал мне кузнец.
Действительно, к кораблю приближалась шлюпка с офицером, но – увы! – подойдя к тому месту, где вода от жара сделалась красною, поворотила назад. Однако, слава богу, через несколько минут показалась гичка адмирала Платтера с одними гребцами и с одного маху оказалась прямо под крамболом, несмотря на то, что волосы у гребцов почти загорались (гичка была укомплектована гребцами – матросами из числа команды «Фершампенуаза». – В.Ш.).
– Иван Иванович! – кричали неустрашимые гребцы. – Ради бога, бросайтесь скорее или мы сгорим и фока-рей сейчас упадет на нас!
Я бросился мимо плехта и гички в воду и вслед за сим почувствовал удар в голову. Это ударил меня друг мой кузнец каблуком своим. Вслед за кузнецом слетел вниз и фока-рей, весь объятый огнем. Нок его, переломившись о сетки, упал возле гички. Гребцы с ужасом спешили оттабаниться и сразу, переломив три весла, миновали опасность. Но они страдали более нас, потому что наша одежда была мокрая, а их загоралась.
Все имущество мое сгорело на корабле, и на другое утро БУКВАЛЬНО (выделено И.И. Шанцем. – В.Ш.) у меня не было даже собственной рубашки. Единственным утешением мне был следующий отзыв Михаила Петровича Лазарева в следственной комиссии: «Если бы все действовали как лейтенант И.И. фон Шанц, то, может быть, корабль был бы спасен»».
Героическое поведение фон Шанца во время пожара на «Фершампенуазе» не останется незамеченным начальством, и карьера лейтенанта пойдет вверх. Именно Шанц станет одним из пионеров освоения боевых паровых кораблей в русском флоте, а затем и первым флагманом эскадры паровых линкоров и старшим флагманом Балтийского флота.
Во время пожара на «Фершампенуазе» отличилась команда корабля «Александр Невский». Этот корабль стоял на якоре рядом с горящим «Фершампенуазом», также готовясь к вводу во внутреннюю гавань. Чтобы пожар не перекинулся на их судно, моряки «Невского» вовремя обрубили якорный канат и, поставив паруса, сумели отойти от «Фершампенуаза» на безопасное расстояние, после чего всей командой приняли самое деятельное участие в спасении людей с гибнущего корабля.
Покинутый командой «Фершампенуаз» горел еще целые сутки и выгорел до самого днища. Тем временем спасенных людей разместили в береговых экипажных казармах. О случившемся в тот же день было доложено императору Николаю I, и он распорядился провести самое строгое расследование происшедшего. Сразу же начато было дознание, опросы всех членов команды от самого молодого матроса до командира и контр-адмирала Платтера: кто, когда и где находился, кто что видел и слышал. За неграмотных показания с их слов записывали присланные писари. Следствие еще только началось, а император уже стал проявлять нетерпение и требовать результатов. Предварительным расследованием Николай I остался недоволен и велел собрать суд Кронштадтского порта, который смог бы назвать конкретных виновников трагедии.
Что касается контр-адмирала Платтера, то он почти с самого начала был освобожден от суда в качестве возможного виновника и проходил только как свидетель. Следователи объяснили это тем, что коль Платтер съехал с «Фершампенуаза» загодя, то не может нести ответственность за то, что происходило в его отсутствие. Аргумент, прямо скажем, неубедительный, так как командование над отрядом кораблей, куда входил «Фершампенуаз», Платтер к этому времени еще не сдал, да и сам отряд как тактическое соединение еще не был расформирован соответствующим приказом. Помимо того Платтер нес и моральную ответственность за положение дел на «Фершампенуазе», прежде всего потому, что вся организация службы на корабле сложилась именно в бытность его командиром, а во вторых, потому, что и новый командир «Фершампенуаза» Барташевич был назначен по его ходатайству и находился под его личной опекой.
Главным виновником происшедшей трагедии, как всеми и ожидалось, был определен капитан-лейтенант Барташевич – как командир «Фершампенуаза» и лицо, полностью ответственное за все, что происходит на борту вверенного ему корабля. Кронштадтский портовый суд почти единодушно приговорил теперь уже бывшего командира линейного корабля «Фершампенуаз» капитан-лейтенанта Барташевича к «лишению живота», то есть к смертной казни. Приговор, что и говорить, предельно суровый, если бы не одно «но». Дело в том, что Кронштадтский суд не выносил окончательного вердикта. После его окончания, как правило, рассмотрение наиболее важных дел начинал суд морского министерства (аудиторский департамент). Кроме этого существовала и еще одна негласная традиция. Портовые суды, как правило, выносили приговоры с определенной перестраховкой, чтобы более высокие судебные инстанции могли проявить снисхождение.
Кроме Барташевича к смертной казни Кронштадтский портовый суд приговорил и старшего артиллерийского офицера поручика Тибардина. Ему ставилось в вину, что он плохо организовал помывку крюйт-камеры в первый раз, во время второй помывки часто отлучался и, наконец, не воспрепятствовал принесению в крюйт-камеру двух ручных фонарей с открытым огнем, что делать строжайше запрещалось. Как посчитал суд, именно случайно опрокинутый фонарь и послужил причиной пожара в крюйт-камере.
Третий смертный приговор был подписан цейтвахтеру Мякишеву за принесение злосчастных фонарей и частые отлучки из крюйт-камеры во время производства там помывочных работ, что также строжайше запрещалось корабельным уставом.