Призраки Бреслау
Шрифт:
Мок с ностальгией окинул взглядом устремленное ввысь псевдоготическое здание в районе пристани Вильгельмины. Ему вспомнились ночные удовольствия, которым он там недавно предавался. Теперь он здесь, на отдаленной окраине Бреслау, по долгу службы.
На берегу, поросшем колючим кустарником, под серыми покрывалами (собственность Института судебной медицины, часть обязательной экипировки полицейских экипажей и первых автомобилей, поступивших в распоряжение полицайпрезидиума) лежали четыре человеческих тела. Вокруг них суетилось семеро должностных лиц. Пятеро полицейских, присев на корточки, сантиметр за сантиметром обшаривали мокрую траву и жирную землю, липнувшую к каблукам. Покончив с очередным квадратом, они, не выпрямляя колен, перемещались на шаг в сторону и продолжали свою кропотливую работу. Несмотря на утренний холод, все были без пиджаков, на усы из-под шляп стекали
Человек, отдавший немой приказ, был их шеф, начальник отдела III-б (комиссии нравов), советник уголовной полиции Йозеф Ильсхаймер. Мок и Смолор прошли на указанное место и приподняли шляпы в знак приветствия. Ильсхаймер быстро двинулся в их направлении пружинистым шагом, высоко поднимая ноги. Моку даже показалось, что сейчас шеф подпрыгнет и приземлится прямо на покрывала. Его опасения не оправдались. У самых тел Ильсхаймер остановился, наклонился и приподнял ткань.
Глазам Мока предстало сплетение синих конечностей, застывших в трупном окоченении. Мертвецы были уложены как дрова в гигантском костре. Только вместо сухих стволов четыре туловища, из которых под разными углами торчали головы, ноги и руки. Части тела пребывали в невиданных сочетаниях. Тут из-под мышки выглядывала стопа, там над ключицей вырастало колено, а между ляжками виднелась рука. Кожу умерших во многих местах протыкали зазубренные обломки костей, на месте закрытых переломов синели опухоли.
Чтобы найти среди вывернутых конечностей оси «сверху вниз» и «справа налево», Мок стал шарить глазами по телам в поисках голов. Одна голова обнаружилась быстро. Ее подбородок покрывала густая борода. Мужчина, значит. Под носом у мертвеца вились усы. Из-под матросской фуражки на лицо падали две напомаженные пряди. Борода и волосы были вымазаны красно-коричневой массой с примесью чего-то водянистого. Наверное, натекло из пустых глазниц – двух мертвых озер, заполненных кровью и ошметками вырванных глаз.
С похмелья Мок вдруг делался страшно брезглив. Стоило ему с утра унюхать жареный лук, как его потом весь день преследовал запах паленого. От запаха конского пота или – еще хуже – пота человеческого начинало буквально выворачивать, а если на глаза попадалась харкотина, висящая на решетке какого-нибудь окна, то желудок и вовсе выходил из повиновения. Похмельного Мока следовало оставлять в собственной кровати одного, без внешних раздражителей – тогда он еще мог кое-как существовать. Но сегодня жизнь его не щадила. Слипшиеся пряди, выбивающиеся из-под фуражки, перемазанная кровью борода, редкие волосы на груди и завитки в паху, торчащие из-под кожаного мешочка, надетого на гениталии, – все эти волоски Мок ощущал в собственной глотке. Глубокий вдох – выдох. Вдох – выдох. Ясное сентябрьское небо, кислый запах перегара изо рта, луковая вонь, смрад яичницы… Мок закинул голову и задышал чаще, предчувствуя, что вот-вот рухнет навзничь. Голова кружилась. Пошатнувшись, Эберхард чуть не свалил с ног Смолора, который стоял на одной ноге и вытирал носовым платком перемазанный грязью ботинок. Смолор отскочил в сторону, и Мок с размаху сел на траву. Дался же Смолору его грязный ботинок, хоть бы встать помог. Нет, судьба сегодня была к Моку не благосклонна.
Ильсхаймер кивнул и устремил свой взгляд на пристань Вильгельмины, откуда как раз отчаливал маленький пароходик. Следственные эксперты уже собрали улики, раскатали рукава рубашек, надели пиджаки и закурили. На противоположном берегу остановился большой фургон, из него вышли восемь санитаров в кожаных фартуках, достали носилки. Следом из фургона бодро выпрыгнул мужчина сорока с небольшим лет в завязанном у шеи халате и в цилиндре, который ему был явно мал, прокуренным голосом он начал отдавать распоряжения. Санитары с помощью носилок раздвигали толпу, прокладывая дорогу своему шефу. Потом служащие Института судебной медицины перешли реку по плотине шлюза. Шли они очень осторожно, держась руками за трос. С другой стороны плотины, где никакого ограждения не было, ревела вода, исходя густой пеной. Полицейский, который вместе с Ильсхаймером допрашивал учеников народного училища, захлопнул блокнот, окинул присутствующих властным взглядом, махнул подросткам
– Добрый день, доктор Лазариус! – Затем полицейский поднял обе руки вверх и громко крикнул низшим чинам: – Господа, попрошу тишины!
Эксперты затоптали окурки, школьников и след простыл. Доктор Лазариус снял цилиндр и начал осмотр тел, смело перемещая туда-сюда сломанные конечности; его люди оперлись на сложенные носилки как на копья. Смолор отряхивал от налипшей грязи брюки.
Мок наклонился к уху Ильсхаймера:
– Герр советник, кто это?
– Я – комиссар уголовной полиции Генрих Мюльхаус, – произнес отдающий распоряжения полицейский чин, будто услышав вопрос Мока. – Назначен новым главой комиссии убийств. Прибыл из Гамбурга, где мои служебные обязанности были примерно такими же. Теперь к делу. Два ученика народного училища из Грюнайхе пришли сегодня к плотине в половине восьмого утра покурить и обнаружили тела четырех мужчин. Два тела лежали на земле, на них еще два. – Полицейский чин приблизился к мертвецам и воспользовался своей тростью как указкой. – Сами видите, господа, тела лежат как бы в беспорядке. Где у одного голова, у другого ноги. Все почти голые. – Трость Мюльхауса выделывала в воздухе пируэты. – Матросские фуражки на головах и кожаные мешочки на половых органах – вот и вся их одежда. Из-за этих странных одеяний я был вынужден привлечь к сотрудничеству отдел III-б полицайпрезидиума. С нами здесь начальник отдела, советник Ильсхаймер, – Мюльхаус с уважением посмотрел на товарища по работе, – со своими лучшими людьми, криминальассистентом Эберхардом Моком и вахмистром Куртом Смолором. – На слове «лучшими» в голосе Мюльхауса прозвучало сомнение, если не что похуже. – Ровно в полдень совещание у меня в кабинете. После того как будет произведено вскрытие. Пока все. Вам слово, герр доктор.
Закончив предварительный осмотр, доктор Лазариус снял цилиндр, провел рукой, которой касался трупов, по лбу, нашарил у себя под халатом окурок сигары и вставил в рот. Один из санитаров поднес ему огня, доктор прикурил, и все, наконец, услышали его иронический голос:
– Приношу свою благодарность комиссару Мюльхаусу за то, что он так точно определил время окончания вскрытия. До сегодняшнего дня я не числил себя среди его подчиненных. – Затем голос доктора обрел серьезность. – На основании беглого осмотра мне удалось определить, что эти четверо мертвы примерно восемь часов. У них выколоты глаза и переломаны руки и ноги. Судя по кровоподтекам на конечностях, их били ногами. Это все, что я могу сказать на данный момент. – Лазариус повернулся к своим людям: – Забирайте.
Доктор молча смотрел, как санитары берут мертвецов за руки и ноги и, раскачав в воздухе, с размаху роняют на носилки. Кожаные мешочки между ног так и бросались в глаза. Вскоре послышался стук носилок о палубу полицейской барки. По команде Лазариуса стоящие на палубе отвернулись от страшного зрелища.
Доктор двинулся было к экипажу, но на полпути остановился.
– Это все, что я могу сказать, господа, – хрипло произнес он. – Но я могу еще кое-что показать.
Оглядевшись, Лазариус вытащил из кустов толстую суковатую корягу, одним концом опер ее о большой камень и прыгнул на нее сверху обеими ногами. Раздался сухой треск.
– Все указывает на то, что убийца именно так ломал им конечности.
Лазариус швырнул окурок в направлении прибрежных кустов. Обслюнявленная сигара, побывавшая в руках, только что ощупывавших трупы, повисла на ветке.
Мок опять ощутил волосы в глотке и быстро опустился на четвереньки. Видя, как его корчит, полицейские с отвращением отошли в сторону. Никто не держал его за покрытые потом виски, никто не нажал на желудок, чтобы вызвать рвоту. Несчастливый выдался сегодня у Мока день.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, девять утра
В большом глиссере, которому в войну так и не довелось понюхать пороху (а теперь бреславльская речная полиция была и подавно демобилизована), сидело шестеро полицейских в гражданском. Стоящий у штурвала матрос Мартин Гарбе украдкой разглядывал их из-под козырька своей фуражки, а когда отрывистая беседа пассажиров становилась совсем скучной, водил взглядом по незнакомым берегам, обсаженным деревьями и украшенным огромными зданиями. Хотя Гарбе уже несколько лет жил в Бреслау, в речной полиции он служил всего пару недель, и вид города со стороны Одера не переставал его восхищать. Мартин то и дело наклонялся к сидящему ближе всех полицейскому семитской наружности и расспрашивал о местах, мимо которых они проплывали.