Призраки Эхо
Шрифт:
— Да что ты, Мубарек, ей, бедняжке, опять мозги выносишь про этого ублюдка Гарма? — повиснув на шее у рудокопа, прижалась к нему молодая жена, которая явно собиралась использовать перерыв мужа не только для обеда. — Не видишь, Рукодельница сегодня не одна, никак кавалера себе наконец нашла.
— Так это ж тот тип, которого я принял за сотрудника опеки! — всполошился однорукий и рябой разносчик пиццы.
— Ну, ты дурачина, Тавиньо! — усмехнулся его коллега, где-то потерявший глаз. — Стал бы чистоплюй из опеки от своры Раптора нашего непоседу защищать! Я и сам хотел вмешаться, да тут охотники всех разогнали.
Хотя Брендан видел окружающих его людей впервые,
И все же этими людьми Брендан любовался. Восхищался тихим мужеством, с которым они переносили невзгоды, и волей, с которой боролись за жизнь, не оставляя места праздности и унынию. Здесь никто никого не эпатировал, ставя себе в заслугу дешевую экстравагантность. Никто ни на кого не огрызался, пытаясь урвать более жирный кусок. Здесь не ждали подачек, а потом и кровью зарабатывали на жизнь. Здесь даже увечья и застарелая усталость имели другой оттенок. И это не говоря о том, что в толпе хватало молодых и красивых лиц.
Впрочем, самой привлекательной все равно оставалась Эйо. Не просто так этот Раптор и его гнусные дружки пускали слюни, пеняя на ее слишком несговорчивый нрав. Брендан и сам видел, что молодая женщина не просто красива. Легкость походки, вкрадчивая кошачья грация и гибкость делали ее более манящей и желанной, чем Лакшми, Манана и Грейс вместе взятые. При этом на ее облике лежала печать какой-то отстраненной обреченности и настороженности, делавшая ее бесконечно далекой и недоступной.
Хотя поначалу Брендан принял Эйо за ровесницу Пабло или даже Командора: в Содружестве нечасто заводили детей до двадцати пяти-тридцати, сейчас он явственно видел, что молодая женщина вряд ли старше него самого. Кожа цвета молочного шоколада отличалась свежестью. В роскошной копне туго завитых кудрей не пряталась седина. Вишнево-коричневые губы, румяные щеки и разные соблазнительные выпуклости, которые не мог скрыть свитер, связанный из перьев кутулуха, выглядели ладно и упруго, а точеные руки и стройные ноги еще не превратились в опутанные веревками вен уродливые палки. И это при том, что о дорогостоящих процедурах омоложения здесь речи идти не могло.
Впрочем, о тяжелом труде Эйо знала не понаслышке, и, говоря про грязные порты, маргиналы не клеветали. Небольшая и явно переоборудованная из какого-то технического помещения комната, в которую молодая женщина привела Брендана, оказалась завалена пакетами со свежевыстиранным бельем.
Убогую обстановку украшали сшитые из разноцветных лоскутков и сплетенные из водорослей и обрывков изоляции пестрые ковры и панно, вязаные и валяные накидки и кардиганы, выполненные в разнообразной технике картины и рисунки.
Хотя Брендан не очень разбирался в современном искусстве, он мог с уверенностью сказать, что живописные полотна и поделки могли бы украсить не только скромное жилище
— Это все мамина работа, — перехватив восхищенный взгляд Брендана, похвастался Камо. — Мама в художественной школе при Академии живописи училась.
— Только все это было очень-очень давно, — тряхнув черными пушистыми кудрями, вздохнула Эйо, ловко и явно привычно обрабатывая ссадины мальчугана и пытаясь попутно его отмыть и переодеть.
Брендан собирался предложить свою помощь в лечении, но молодая женщина отказалась, сказав, что хочет сначала убедиться в отсутствии внутренних повреждений. У какого-то Йохана Далена в кабинете стоял анализатор, и Брендан согласился, что магниторезонансное обследование и рентген малышу не повредят. Умывшись и немного приведя одежду в порядок, он присел на ближайший топчан, слегка потеснив пакеты с бельем, и продолжил рассматривать ковры и картины.
Хотя тематика полотен отличалась разнообразием, от Брендана не укрылось, что среди них чаще всего повторяются пейзажи Сербелианы. А поделки вдохновлены красотами пышной тропической природы благодатной планеты, которую с легкой руки какого-то высокопарного поэта уже не первый год называли вертоградом Содружества.
Вдохновение усердной художницы превращало промозглую комнатенку в пышный сад, согреваемый влажным дыханием тропического океана. Переплетение пересекавших тесное помещение труб представало подпорками для отягощенных спелыми гроздьями виноградных лоз или стволами пальм, за которые цеплялись орхидеи, клематисы и глицинии. Убогие топчаны прятались в зарослях олеандров, магнолий и роз. На холстах и рисунках корчили умилительные рожи мартышки, надували алый зоб фрегаты, чистили золотистые клювы туканы, поджидали в засаде оцелоты и пантеры.
То-то выговор Эйо и ее маленького сына показался Брендану знакомым. Хотя планета была терраформирована и заселена сравнительно недавно, сербелианский диалект межъязыка отличался не только произношением, но и некоторыми специфическими словечками. А в других мирах Содружества иногда шутили о смуглых излишне горячих сербелианцах, сравнивая их нрав со знаменитым на всю галактику игристым вином.
Эйо не стала таиться:
— Наш с Ндиди отец работал проходчиком на шахте «Альдебаран», — вздохнула она, и ее красивое лицо помрачнело.
— Вашему отцу еще повезло, — отозвался Брендан, чувствуя, как от неприятных воспоминаний щеки начинают пылать от еле сдерживаемого гнева, а на скулах ходят желваки. — Моего держали пленником на «Альтаире».
Хотя прошло уже десять лет, но события тех страшных дней отпечатались в памяти слишком четко. Если бы вспышка синдрома Усольцева в Мурасе не начала выходить из-под контроля, правительство так и не обратилось бы за помощью в Совет Содружества, мир бы не узнал о злоупотреблениях «Кимберли Инкорпорейтед», а сотни узников так бы и окончили дни, принося прибыль корпорации на нелегальной алмазной выработке, отрезанные от мира. В городе под куполом тоже творилось что-то неладное, но только на помощь извне рассчитывать не приходилось.