Призраки Фортуны
Шрифт:
Понятное дело, что в Морском корпусе никто и понятия не имел о существовании этого необычного курса. Академия Времени ведь только называлась этим гордым словом — академия. На самом деле «хроников», как сами себя окрестили курсанты, было не более сорока, примерно поровну курсантов и курсанток. Самым приятным для Дмитрия оказалось то, что студенты были почти всех возрастов. Последнее время Дмитрий стал ревниво относиться к своему возрасту. Физически он его никак не замечал, но, глядя на Марго, немного комплексовал, понимая, что мог бы вполне сгодиться ей в отцы. Конечно, Марго и не догадывалась, какие мысли блуждали у ее возлюбленного. Как правило, женщины перестают замечать
В большинстве курсантов безошибочно угадывались люди с военным прошлым. Есть какие-то неуловимые признаки, которые мы обычно называем военной выправкой. Они остаются в человеке навсегда, и скрыть их сложно даже от постороннего наблюдателя. Но были среди курсантов и явно гражданские — начиная с юнцов, неизвестно как попавших в академию, и заканчивая двумя дамами, которым, как казалось Дмитрию, было даже за пятьдесят.
Распространяться о своем прошлом в академии было не принято. Служба, или, точнее, служение, к которому готовили себя курсанты, не подразумевала свободного общения с «внешним миром». Каким-то шестым чувством Дмитрий понимал, что каждый из его сокурсников, так же, как и он, попал в академию не случайно, и возможно, тому тоже предшествовали какие-то свои чрезвычайные обстоятельства.
К тому же практически в первый день кадетам объяснили, что каждый из них проведет в этих стенах отпущенное только ему время и что срок их пребывания в академии решается совсем в другом месте. И в то время, пока они изучают положенный каждому предмет или курс, там — дальше палец обычно указывал вверх — их тоже очень внимательно изучают. Первый приказ, который они получили и который был негласным законом академии, — прекращение каких-либо дискуссий и обсуждений индивидуального опыта каждого.
Да и когда это было обсуждать? Всех или почти всех курсантов вместе собирала одна-единственная лекция — это «практическая история», на которой в отличие от обычного курса истории упор делался не на хронологический или политический аспект, а на социальную антропологию. Да еще физическая подготовка — кадетов обучали владению всеми видами холодного оружия и верховой езде.
В определенном смысле Дмитрий и Марго находились в привилегированном положении. Они были «парой», и потому в будущем, а вернее, в прошлом, им предстояло вершить совместные дела. К тому же оба были прикреплены к группе полковника Синицына. Хотя даже у них были разные «лабораторные» занятия, подразумевавшие практическое освоение пройденного материала. Кстати, только по этим занятиям и можно было хоть как-то судить о том направлении, к которому их готовили. Поначалу Дмитрия немного раздражало, что эти разовые задания им приходилось выполнять по отдельности. Но потом не только смирился, но даже пришел к выводу, что так, может быть, даже лучше. Не нужно было беспокоиться о близком тебе человеке в ситуации, как правило, приближенной к экстремальной. Проблем и так хватало.
К тому же их разлуки, как правило, были недолгими. Это там, по ту сторону портала, события, требующие их присутствия, могли тянуться дни или даже недели. А в современность «хронисты» возвращались приблизительно в то же самое время, в которое и покидали. Таким образом, их «отлучки» были практически незаметны.
Глава четвертая
Операция «Операция»
1787 год. Ак-Мечеть. Постоялый двор
По лестнице прямо на Егорова поднималась девица с небольшим подносом, на
И все же в тот момент Егоров даже немного струхнул. Дело в том, что он никогда не видел подобных красавиц. А уж перевидал Егоров баб за свою жизнь, что звезд на небе, — различных мастей и пород, и простых, и благородных. Но вот такой не только не видел, но даже и представить себе не мог! Незнакомка еще не перенесла ногу со ступеньки на ступеньку, а сержант, впившись в нее своим хватким солдатским взглядом и весь покрывшийся испариной, уже определил, что именно привело его в такое состояние. «Девка-то какая-то… ненастоящая!» Никакого другого слова Егоров подобрать не мог. «Ненастоящая, да и все тут!» — засело у него в мозгу.
Кожа смуглая и гладкая, как абрикос, зубы, сияющие устрашающей и неестественной белизной. Руки холеные, без единой «мозолинки-заковыринки». Разве такое бывает, чтобы они были абсолютно гладкие и чистые? Даже у благородных дам Егоров не видел таких рук! Но более всего сержанта поразила грудь незнакомки. Высокая и полная, во всю красу открытая взору широким вырезом валахского национального платья, она была настолько идеальной формы, будто ее вылепили или, точнее, выточили из камня. Более того, вся эта немыслимая «красота» абсолютно не колыхалась при ходьбе. А уж такого — Егоров знал это точно — быть никак не могло. Так что и грудь тоже была не настоящая!
Меж тем красавица, даже не подозревая о том, какую бурю противоречивых эмоций вызвала в его душе, запросто подошла к Егорову и заговорила с ним. И не по-валахски, и не по-турецки, и не по-гречески, а на вполне нормальном русском языке:
— Хозяин спрашивает, не желают ли доблестные воины отведать домашнего вина с дороги? — Грудной и чрезвычайно мелодичный голос красавицы вполне соответствовал ее облику. Необычно подведенные изумрудно-зеленые глаза смотрели на Егорова весело и даже с некоторым задором, и оторваться от этих глаз, казалось, не было никакой возможности. За спиной Егорова послышался сначала свист, а затем изумленный голос Григорьева:
— От тебе раз! Это откудова такая цаца выискалась?!
— Цыц! — крикнул неизвестно на что рассердившийся Егоров. — А ну, смирно стоять! — рявкнул он вдруг так, что зазвенели склянки, которые Маклашка в это время бережно расставлял на столике у изголовья больного.
Британец вздрогнул и, обернувшись, уставился на гвардейцев своими невыразительными, водянистыми глазами. Григорьев и Хресков вытянулись во фрунт и обалдело вытаращились на Егорова.
— Хозяин вона… вина прислал… — сконфуженно пробубнил Егоров, и сам не ожидавший от себя такой реакции. — Поставь вон там, — неуклюже махнул он рукой, указывая девушке на лавку.
Та, нисколько не смущаясь и продолжая ослепительно улыбаться, прошествовала мимо ошалело глазеющих на нее вояк. Поставив поднос на лавку и присев в полупоклоне, девушка быстро удалилась, шурша разноцветными юбками и хихикнув на прощание.
Когда за ней хлопнула внизу дверь, Григорьев, к которому наконец вернулся дар речи, витиевато и со вкусом выматерился. Переглянувшись, лейб-гвардейцы молча подошли к лавке и, не сговариваясь, разом подняв кружки, залпом выпили оставленное для них вино.