Призраки Припяти
Шрифт:
По искусственной ране оврага Дима уже очень скоро доберется до соснового леса, где на пронизанных лучами полянках растет много земляники, за которой дед его часто посылает; пробежит его насквозь и выйдет в поле, которое уже десять лет никто не пахал. На кромке и по левую руку уже растут молодые деревца — березки и осинки — которые, как говорит дед, через пару лет превратятся в непреодолимые лесные заросли. А с поля у самого горизонта уже видна будет дымка от топящейся печи, на которой готовят обед, и далекие крыши домов…
Лис шумно зашлепал по воде, захлюпал широким языком, лакая воду. Он был несказанно рад прогулке и не собирался упускать приятной возможности вымочить волосатое брюхо и всласть набегаться. В самом деле, сидеть целыми
Зажав поплотнее корзинку с крольчатами, Дима сунул чудесный нож за потрепанный ремень брюк. Выпятил нижнюю губу и важно пошел вперед, но оскользнулся на неустойчивом камне и, соскользнув, оказался по щиколотку в воде, но вовсе не расстроился. Ну, намочил кеды, беда какая, лето же! Высохнут. Главное, что у него есть нож!
Более не заботясь о сухости ног, чавкая промокшими кедами и шлепая по воде, он устремился вперед по краю ручья, спотыкаясь и поднимая тучи брызг. Лис, задорно погавкивая, весело прыгал вокруг.
Тем временем старик неторопливо прошел в свою спальню, в которую вот уже много лет не заходила женщина. Бабка Димы рано умерла от рака. Это все проклятая рукотворная смерть, все Припять и Станция. Что ты сделала с нами?! Что ты сделал со всем миром?! Отголоски твоего шепота услышали все, твое дыхание коснулось всего мира…
В США зафиксирован повышенный уровень радиации…
Они тогда часто смотрели телевизор, новости там, сериалы. Насмотрелись, теперь вот даже телевидения тут нет.
Старик вздохнул, с трудом опустился на колени, которые противно и звонко хрустнули, достал из-под кровати небольшой облезлый сундук. Он поставил его на круглый стол, застеленного протертой от времени, пожелтевшей клеенкой, снял с сундука замок и откинул крышку. В этом сундуке он прятал то, чего его внучку видеть или трогать было необязательно. Старик достал из сундука фотографию и долго с содроганием вглядывался в поблекшие фигуры. Прошлое стало серым и пугающим, но все же он всякий раз ловил себя на мысли, что больше страха перед непонятным и неизвестным, в нем живет тепло и нежность к этим знакомым, любимым, хоть и ставшим неожиданно серыми лицам. И правда, на первый взгляд черно-белая фотография, таковой вовсе не была. Две фигуры, как и раньше, все еще хранили свой истинный цвет. Старик был одет в тельняшку и зеленые холщевые грубые брюки, а на совсем еще маленьком, нетвердо стоящем на ногах мальчугане была надета красненькая рубашка и смешные зеленые колготки.
Да, — думал старик, разглядывая свое лицо, — уже тогда он был немолод, но все же браво обнимал за плечо теперь ставшую мутной фигуру в белом длинном сарафане, и косился на нее озорно и весело. Мать мальчика. Умная девка, а что с того? Первая и умерла, от ума, наверное, излишнего. Потому она на этой фотографии сама нечеткая, самая размытая. И маленький мальчик Дима доверчиво держит свою мать за руку, но теперь кажется, его рука ухватила в воздухе нечто бесплотное — облако дыма или пара.
А по другую сторону от старика стоит его сын. Лица тоже уже не разобрать. Он тоже умер давно, может через год, после смерти девки, а может и меньше. Когда-то этот нечеткий силуэт был его сыном. Кровью от крови, плотью от плоти его. Живым человеком, улыбчивым и бесшабашным, немного глупым и наивным. Да, ему досталась чересчур умная девка, но не она его сгубила. Теперь сын — все больше выцветающая с каждым годом тень без черт и четких граней на постаревшей фотокарточке, заключающей в себе давнишнюю, истерзанную временем идиллию. Почти вся их семья на фоне подъезда желтоватой пятиэтажки, которая теперь так же сера, как и силуэты людей.
Глядя на это фото, каждый раз вздрагивая, старик уверялся, что когда он умрет, его изображение тоже поблекнет, утеряв цвета, и с каждым годом будет становиться все неопределеннее и прозрачнее. Потому что и он родом из Припяти. Он, как и многие, тщетно стремился вернуться туда, он грезил брошенным домом, всем нажитым за жизнь добром, бытом и привычными вещами. Он вернется ко всему этому, когда придет смерть. Та самая, которая уже где-то совсем рядом. Он чувствует ее, хотя и не должен.
Тихо и очень осторожно скрипнула передняя калитка. Старик специально велел внуку никогда не смазывать ее, чтобы всякий раз слышать, когда она открывается. Теперь, выслушав жалобу заржавевших петель, он уже знал, что это означает, ведь не зря же был отослан прочь, в деревню за оврагом, внучок Дима и не зря дед отдал ему такой любимый охотничий нож сына. Если бы все было благополучно, мальчика ни за что бы не получил его до совершеннолетия, а такого желанного ружья бы не получил, может вовсе. Нечего ему с оружием играть, незачем знать, как легко на самом деле отнимать жизнь. Пусть лучше знает, как нелегко дается ее спасение!
Но жизнь не даст больше деду шанса передать внуку семейную ценность, и у старика просто нет выхода. Он отдал нож с сожалением и понадеялся на приятеля Макара, с которым ни один раз пивал вместе самогон. Еще когда они только приехали в эти края с внуком, Макар охотно приютил их, не бросив снежной зимней ночью замерзать на улице. Это было трудное время, и Макар помог беглецам обосноваться и устроиться, кормил их остаток зимы, а потом по весне отвел к заброшенному дому за оврагом, который им давно присоветовал посторонний человек. Там и поселились, сколотили свое хозяйство, какое никакое, но следующую зиму прожили сами, уже без посторонней помощи. А за время, пока они жили у Макара, старик кое-что рассказал тому из своих злоключений, в том числе и о даре своего внучка, который уже тогда поражал умы многих. Старик прекрасно знал, что добродушному Макару можно доверять, вот сейчас он, например, рассчитывал именно на него.
Впрочем, еще не время. Мальчишка еще слишком близко, хотя гордость несет его прочь на стремительных крыльях гораздо быстрее, чем любые поручения и обещания. Но он все еще может услышать звуки выстрелов и вернуться, так что надо выжидать. Димка ведь думал: дед по везению выменял на курицу-несушку эти патроны шестнадцатого калибра. Ха, как бы не так! Старик уже знал, что за ними придут, и заказал патроны, как прослышал о том, что бандиты рыскают в округе в поиске их жилища. Он-то, старый, свое пожил, может, удастся унести с собой в могилу побольше этих бесстыдников! А мальчонке не место здесь. Макар не выдаст его чужакам, скажет — его сынишка, да почему бы и нет? Похож чем-то и на него.
Старик отложил в сторону фотографию и достал коробку патронов. Твердой рукой неторопливо надломил ружье и зарядил оба ствола, после чего сел в кресло-качалку, отодвинув его от окна к центру комнаты. Занавески на окнах как всегда летом были задернуты, чтобы сохранить в избе прохладу, и комната наполнялась приятным для глаза полумраком.
Удобно устроившись в кресле и не испытывая никакого волнения, старик положил ружье поперек колен, направив длинное дуло в сторону двери, и стал терпеливо ждать.
Димка, наконец, выбрался из оврага, чьи склоны стали намного ниже, чем у их с дедом дома, пробежал по узкой тропинке между соснами и отличным ежевчиником, где через месяц должны были поспеть мелкие, но очень сладкие ягоды и пошел медленнее. Он обогнул небольшое, приветливое болотце, заросшее отменным черничником, и подумал, а не заглянуть ли ему туда, не полакомиться ли ягодами. За этим болтом почти весь сезон можно было набрать огромную дедову корзину с бугром моховиков и красношляпиков — так они с дедом любовно называли пузатые подосиновики. И всякий раз, собираясь за грибами, чтобы насушить для зимнего супа, они с дедом непременно заходили на болото и проводили там хоть полчаса, пока Дима не наедался от пуза матовых, крупных ягод. Потом они весело дразнили друг друга, показывая фиолетовые языки, и шли дальше за болото собирать грибы.