Призраки проshлого
Шрифт:
А после, в лесу Инар нашел раненую Клем, и Агеэра сразу же бросился к ней. Не отходил, пока девочке не обработали рану на лбу, просидел рядом всю ночь, пока спала, крепко сжимая ее руку, словно боясь потерять и ее тоже.
Будущий повелитель в это время сидел снаружи, у палатки, опустошенный смертью отца, гибелью целого города, осознанием, что там, внутри лежит его судьба, маленькая и беспомощная полукровка. Он помнил дождь, который хлестал по лицу, смешиваясь со слезами, помнил крик драконов, помнил стук своего сердца,
Он смог стряхнуть с себя тени прошлого только когда переместился в здание Тайной Канцелярии, а там его мысли заняли уже иные вопросы, другие воспоминания.
– Повелитель, - склонился в низком поклоне Тулий – первый страж чертогов Тайной Канцелярии, как всегда стоящий на посту, охраняющий мир и порядок в Илларии. Правда, мир оказался довольно хрупким, да и порядок после сегодняшнего инцидента оставлял желать лучшего. Но вечного стража не волновали сиюминутные мятежи, иначе бы он предупредил, впрочем, даже повелителю Илларии не дано было понять всю глубину мыслей этого странного существа. – Я рад приветствовать тебя.
– Как поживаешь, хранитель?
– Не жалуюсь, - отозвался дэйв в золотых одеяниях. – Ты хочешь спросить у меня что-то повелитель?
– А ты хочешь мне что-то рассказать? – усмехнулся Инар.
Когда он увидел этого старого интригана впервые, то просто жаждал ударить его по рогатому шлему его же палкой. Инару было четырнадцать, а Тулий был раздражающе остр на язык и скор на едкие, заковыристые высказывания. Тогда он назвал его огненной ледышкой, а Инар, кажется, обозвал рогатой мумией. Впрочем, тот не обиделся, наоборот, рассмеялся. Сейчас ему уже давно не четырнадцать, но Тулий остался по-прежнему язвительным и весьма раздражающим в своей манере давать туманные ответы.
– Тревога окутала Дарранат, зло блуждает во тьме. А повелитель не желает принять помощь.
– Вижу, ты посетил Мать? – скривился повелитель, словно от внезапно накатившей зубной боли.
Упрек был верным, Инар давно ее не навещал. И на это у него были свои причины. Все их последние разговоры приводили к взаимному непониманию и обидам. Она, как и Тулий, многое утаивала, то ли из страха повлиять на естественный ход событий, то ли ради каких-то своих, неизвестных ему интересов.
Он перестал ее понимать в тот момент, когда Мать отказала ему в хоть какой-то надежде на личное счастье. И до сих пор помнил тот день, как пришел к ней мальчишкой сразу после смерти отца с одним вопросом: «за что?» и просьбой избавить его от такого несвоевременного, ненужного, страшного чувства. Мать лишь с глубоким сочувствием покачала головой и проговорила что-то о судьбе, а он обиделся, упрямо отказавшись ей следовать. Вернулся через год, уже не мальчик, но мужчина, повелитель, все с тем же вопросом и той же просьбой. Но если в первый раз его вело неприятие и страх, то во второй остался только страх, теперь уже не за себя. И она снова начала говорить о судьбе, которую не выбирают. Тогда он дослушал до конца, а после принял свое судьбоносное решение скрывать чувства, и следовал ему беспрекословно, до прошлого года, когда позволил себе секундную слабость, обернувшуюся непрекращающимся кошмаром.
Тяга, испытываемая им, пока Клем не знала о связи истинных, была ничем по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Мастер Крейм рассказывал, что раньше, когда союзы истинных были почти повсеместны, так бывало – дэйв встречал свою истинную не совсем в том возрасте, как бы хотелось, ребенком или даже младенцем. Но тут сама природа приходила на помощь, связь словно консервировалась, она присутствовала, дэйв ощущал ее, но мог спокойно существовать, дышать, жить без постоянной потребности увидеть, прикоснуться. Ему хватало обыкновенной вещи, или локона волос, от которого исходило родное тепло.
Когда приходило время, девочка превращалась в девушку, связь усиливалась, достигая своего пика как раз к совершеннолетию истинной. Тогда истинная и сама уже должна была ощущать привязанность, симпатию, или любовь к своему дэйву, связь закреплялась, и двое любящих проживали свою общую жизнь в полной гармонии и понимании.
От таких союзов рождались сильные дети, эти пары не знали измен, разводов, обид. Это просто было невозможно, противоестественно, и Инар догадывался почему.
Что бы не сделала Клем, какой бы она не была, нездоровой, злой, темной или светлой, изменяла бы, убивала, ненавидела весь свет или даже была бы сумасшедшей, он будет любить ее любой. Как преданный пес, как тень, как безвольный раб. И пусть звучало это совершенно дико, но смысла не отменяло. Если бы Клем была дэйвой, она откликнулась бы на его зов, ощущая ту же привязанность, любовь, желание быть рядом, соединиться, никогда не отпускать. Иногда он жалел, что она не дэйва, но лишь иногда.
Тот же мастер Крейм рассказывал, что бывает, если дэйва не откликается на зов истинной пары, какие муки испытывает ее партнер тогда. Чаще всего это заканчивалось безумием и гибелью пары. Дэйв не мог отпустить свою истинную, принимая на себя ее мысли, чувства, неприятие, отвращение, боль, и сходил с ума от всего этого клубка отчаяния. Полукровки или люди были вольны выбирать – любить или не любить того, кого постигло проклятие истинной пары. Впрочем, кто-то считал это благословением.
Так это или нет, но незыблемым было одно – ни один дэйв не смог освободиться от этой связи. Даже дядя Лазариэль, история которого была странной, непонятной, и случившейся не без участия Матери всех драконов. Никто не знал, зачем она это сделала? Зачем заставила молодого, сильного, умного брата повелителя поверить в связь с той, которая не смогла ответить на его чувства? Зачем позволяла целый год медленно сходить с ума и ненавидеть весь белый свет, и больше всего собственного брата?