Призраки прошлого

Аллард Евгений Алексеевич

Верхоланцев решил снять незамысловатую сцену с размахом. Я заметил, он вообще любил снимать помпезно, обожал панорамы, дальние планы. Впрочем, судя по отснятому материалу, который я уже увидел, получалось у него здорово. Крепкий профессионал, несмотря на скверный характер и привычку прикладываться к бутылке. Хотя на площадке я ни разу не видел его пьяным. Он умудрялся каким-то образом протрезветь именно к началу работы.

Я вошёл в зал, как сказал Верхоланцев. Мельгунов на сцене изображал репетицию – в окружении четырёх дюжих молодцов танцевал чечётку.

Хотя нет, это слишком громко сказано – это походило скорее на прыжки гиппопотама, который едва отрывал ноги от пола.

«Не разогрелся», – услышал я странный шёпот, но не стал оглядываться и проследовал к сцене. Сложив руки на груди, я подождал, когда Мельгунов в небесно-голубых джинсах, которые обтягивали его толстые ноги, и белом развевающимся плаще, прыгнет на небольшую площадку перед сценой, закончив номер.

Легко взлетел на сцену и оказался рядом. Да уж, Игорь Евгеньевич вблизи выглядел, мягко говоря, паршиво. Обрюзгшее лицо, круглые оловянные глаза, второй подбородок. Он бросил на меня меланхоличный взгляд и на лице, будто разглаженным утюгом, не дрогнул ни один мускул. Хотя по сценарию он должен испугаться моего персонажа. Все-таки я играл главу группировки влиятельного чикагского клана.

– Винченто, когда ты, наконец, перестанешь волочиться за моей женой? – спросил я с угрозой.

– Женой? Насколько помню, Франко, за десять лет ты так и не удосужился жениться на Белле, – произнёс уныло свой текст Мельгунов.

– А знаешь почему? Потому что я – католик! И не могу жениться, потому что моя официальная жена жива, хоть находится в психиатрической клинике, – вдруг выпалил я, совершенно не по тексту. – Но Белла – моя жена перед Богом, потому что я люблю её. Клянусь Девой Марией!

Я схватил его за грудки, радостно ощутив, как он испугался, обмяк, тусклые глаза выкатились по-рачьи из орбит. Это не походило на игру, скорее на настоящий страх передо мной.

– Мы любим друг друга, – невнятно пробормотал он, пытаясь вяло оторвать мои руки от своего воротника. – Ты не должен мешать нашему счастью! – почти взвизгнул он.

– Франко, когда ты оставишь нас в покое? – услышал я хорошо поставленный голос Миланы за спиной.

Отшвырнув Мельгунова, я мгновенно оказался рядом, сжал в объятьях Милану. Нежно взглянул ей в лицо.

– Белла, я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить, – я постарался вложить все свои чувства в эти слова.

По лицу Миланы пробежала лёгкая улыбка – кажется, ей понравилась моя импровизация.

– Стоп! – услышал я истошный вопль Розенштейна.

Он выскочил на сцену.

– Что за самодеятельность, Верстовский?! – заорал он.

– Давид Григорьевич, он меня напугал, – жеманно проблеял Мельгунов. – Скажите ему, чтобы он меня не хватал так. Мне это не нравится.

Розенштейн метнул в него взгляд, потом в зал, на Верхоланцева, сидящего на первом ряду.

– А мне понравилось, – главреж хитро прищурился. – Верстовский придумал хороший ход. Пусть так и играет. И вообще так получается более ярко и живо. А чтобы Игорь

Евгеньевич не пугался, мы оставим ему группу поддержки. Когда Верстовский будет умолять Милану, они схватят его и начнут избивать. Как тебе такая идея, Игорь Евгеньевич?

Мельгунов радостно закивал. Трудно сказать, что этим изменением хотел сказать Верхоланцев. Предупредить меня, чтобы я не увивался за Миланой, иначе меня ждёт хорошая взбучка? Или показать Винченто трусом, за которого все делают его охранники? Ведь Франко тоже мог прийти в театр в окружении амбалов, проучить ухажёра Беллы. Он явился один.

Мы провели несколько репетиций, и в момент объяснений с Миланой, громилы Мельгунова хватали меня и «избивали». Лицо мегазвезды европейского уровня при этом излучало садистское наслаждение.

– Хорошо, теперь всем переодеваться и гримироваться, – сказал, наконец, Верхоланцев. – Так, это что у нас такое? – раздражённо добавил он. – Быстро выметайтесь из зала! – заорал он кому-то. – Охрана, выведите! – указывая куда-то на ряды, приказал он.

Из-за кресел выскочило несколько девушек «среднего возраста» и одна из них умоляюще проговорила:

– Дмитрий Сергеевич, ну, пожалуйста, можно мы посмотрим на репетицию? Пожалуйста.

Верхоланцев скривился, молча сделал резкий жест охране и отвернулся.

– Задолбали эти фанатки Мельгунова, твою мать, – пробурчал он раздражённо, и добавил хмуро: – Чего встал как столб? Дуй в гримёрку.

Я начал подниматься к выходу, как вдруг услышал крик. Молниеносно выскочил в фойе. На полу лежал Розенштейн, бледный, как мел, с выкаченными от ужаса глазами. Дышал прерывисто, тяжело.

– Уходи! Уходи! – вскрикивал он все слабее и слабее. – Не трогай меня!

Я присел рядом, пощупал пульс на его пухлой, но вялой руке. Розенштейн вздрогнул, открыл глаза и прошептал одними губами:

– Уходи!

Но уже через мгновение его глаза приобрели осмысленное выражение.

– Олег, достань из кармана лекарство, – попросил он.

Я пошарил в его пиджаке и дал коробочку. Розенштейн бросил в рот пару горошин. Нас окружили галдящие люди, я выбрался из толпы и вдруг заметил чью—то тень, которая показалась знакомой. Бросился вниз по лестнице, распахнув дверь, оказался в баре. За стеклянной стеной извивались длинные ленты зелёных водорослей, плавали переливающиеся серебром рыбки. Лихорадочно оглядевшись, заметил в дальнем углу мерцающие контуры человека. Он обернулся, и меня прошиб холодный пот.

– Северцев, кто тебя убил?! Скажи! – крикнул я. – От кого мне надо спасти Милану?

Он улыбнулся и проговорил тихо, почти беззвучно, но я отлично услышал его, будто слова звучали прямо в мозгу:

– Ты уже совсем близко.

И растаял как дым.

Глава 9

– Как Сергей? – поинтересовался я.

– Тьфу-тьфу-тьфу, идёт на поправку. И выглядеть стал лучше, – ответила Екатерина

Мы завтракали. Екатерина приготовила чудесную яичную запеканку.