Призраки

Остер Пол Бенджамин

Картина называется «Из прошлого». Роберт Митчум, бывший детектив, желает начать новую жизнь под вымышленным именем в маленьком захолустном городке. Он купил автозаправку, там ему помогает глухонемой парнишка Джимми, а живет с ним симпатичная деревенская девушка Энн. Но его настигает прошлое, от которого нет спасения. Много лет назад ему, частному детективу, — поручили найти некую Джейн Грир, любовницу гангстера Керка Дугласа, но он перевыполнил задание, у него с Джейн начался роман, и они, бежав, поселились в укромном месте. После разных драматических событий — кража денег, убийство — до Митчума наконец доходит, с кем он связался, и бывший детектив бросает свою пассию. И вот теперь, спустя годы, Дуглас и Грир шантажируют его, побуждая совершить преступление. На самом деле это подстава, на него хотят навесить чужое убийство, о чем ему становится известно. Разворачивается сложная игра, в которой Митчум делает все, чтобы выскочить из капкана. В какой-то момент он возвращается в свой захолустный городок — рассказать Энн, что он невиновен, и заверить ее в своей любви. Но уже ничего не исправишь, и он это понимает. Ближе к концу он убеждает Дугласа сдать Грир —

это на ней висит убийство, — но тут она неожиданно появляется и, спокойно вытащив пистолет, укладывает Дугласа на месте. Она убеждает Митчума, что они созданы друг для друга, и он, кажется, согласен с этим. Они решают покинуть страну, но, пока Грир собирает вещи, Митчум звонит в полицию. Они уезжают, но дорога уже перекрыта. Поняв, что ее переиграли, Грир разряжает пистолет в Митчума, а затем сама погибает в перестрелке с полицейскими. Последняя сцена разворачивается на следующее утро в захолустном Бриджпорте. На скамейке перед автозаправкой сидит глухонемой парнишка. Появляется Энн и садится рядом. Скажи мне одну вещь, Джимми, обращается она к мальчику, я должна знать: он ударился в бега вместе с ней? Парнишке надо сделать трудный выбор между правдой и состраданием. Что важнее: сохранить верность своему другу и патрону или пощадить чувства девушки? Все это происходит в считанные секунды. Глядя девушке в глаза, он кивает головой, словно говоря: да, он любил Грир. Энн, похлопав мальчика по руке, благодарит его за откровенность, теперь она готова вернуться к своему прежнему бойфренду, местному полицейскому, простому и прямолинейному парню, который откровенно презирал Митчума. А Джимми, отсалютовав автозаправке, на которой значится имя патрона, уходит прочь — единственный, кто знает всю правду, но никому ее не скажет.

Синькин снова и снова мысленно возвращается к этой истории. Хорошо, что картина так заканчивается. Тайна похоронена вместе с Митчумом, и даже после смерти его репутация останется незапятнанной. Он ведь хотел такой малости: поселиться в неприметном городке, жениться на обыкновенной девушке и зажить себе тихо и мирно. Кстати, вымышленное имя Митчума — Джефф Бейли — напомнило Синькину персонаж другого фильма, который он смотрел год назад вместе с будущей миссис Синькиной, — Джорджа Бейли в картине «Жизнь прекрасна». Тоже история про жизнь в маленьком американском городке, но с противоположным посылом: терзания человека, не чающего выбраться из провинциальной дыры. И все же к нему приходит понимание того, что жизнь прожита не зря и что он все делал правильно. Джефф Бейли, в некотором смысле, оказался на месте Джорджа Бейли, и псевдоним не помог, да и не мог помочь, поскольку нельзя выпрыгнуть из собственной шкуры. Если уж ты меченый, то прошлого не отменишь. То, что случилось однажды, будет преследовать тебя вновь и вновь. Причина приведет к следствию, и туг ничего не попишешь. Эти мысли преследуют Синькина. Для него они своего рода предупреждение, послание самому себе, и, как он ни старается отогнать эти мрачные мысли, они его не покидают.

Однажды Синькин решает наконец открыть «Уолдена». Давно пора. Книга оказывается крепким орешком. Он словно попал в другой мир. Продираясь через болота с зарослями ежевики, карабкаясь вверх по каменистым осыпям и предательским скалам, он кажется себе военнопленным на изнурительном марше, загнанным доходягой, мечтающим о побеге. Этот словесный поток нагоняет на него тоску, он не в состоянии сосредоточиться. Дойдя до конца очередной главы, он понимает, что в голове ничего не осталось. Зачем надо удаляться от мира и жить отшельником в лесу? К чему выращивать бобы и отказываться от мяса и кофе? И эти бесконечные описания птиц, зачем они? Синькин ждал истории или нечто похожее на историю, а получил словоизвержение, разглагольствования обо всем и ни о чем.

Не будем судить его слишком строго. Кроме газет и журналов да еще приключенческих романов в детстве, он ведь ничего не читал. Эта книга не давалась людям с гораздо большим опытом и интеллектом. Эмерсон, не кто-нибудь, записан в своем дневнике, что Торо привел его в состояние тревоги и уныния. К чести Синькина, он не сдается и со второго захода как-то въезжает в текст. В третьей главе он натыкается на фразу, которая многое ему объясняет: книги надо читать так же неторопливо и вдумчиво, как они писались. Вот и эту вещь надо распробовать не спеша, смакуя слова, а не пробегая их глазами, как он привык. В известной степени этот совет помогает ему уяснить некоторые моменты: пассаж про одежду в начале, описание битвы красных и черных муравьев, аргументацию против необходимости трудиться. И все же чтение дается Синькину тяжело, и, запоздало признавая, что этот Торо не так уж глуп, как кажется с первого взгляда, в душе он злится на Черни, который подверг его таким мучениям. Ему невдомек, что, если бы у него хватило терпения прочесть книгу так, как она того требует, это могло бы в корне изменить его жизнь, он бы понемногу прояснил для себя ситуацию, в которой оказался, — все связанное с Черни, Великом, с этим расследованием и непосредственно с ним, Синькиным. Но упущенные возможности, равно как использованные, составляют неотъемлемую часть нашей жизни, а рассказ не может вестись в сослагательном наклонении. С отвращением отбросив книгу, Синькин надевает пальто (на дворе уже осень) и выходит подышать свежим воздухом. О том, что это начало конца, он даже не догадывается. Вот-вот что-то должно случиться, и после этого обратного хода уже не будет.

Отправляясь пешком на Манхэттен, подальше от Черни, он надеется вымотаться физически и таким образом выпустить пар. Он движется на север, погруженный в свои мысли, не глядя по сторонам. На 26-й стрит он вынужден нагнуться, чтобы завязать шнурок на ботинке, и тут, можно сказать, небеса разверзлись. Прямо на него, держась обеими руками за локоть мужчины, которого он видит впервые в жизни, и вся светясь от слов своего спутника, идет — кто бы вы думали? — будущая миссис Синькина! Замешательство сыщика столь велико, что он

не знает, то ли ему еще ниже пригнуть голову, то ли, наоборот, встать во весь рост и поздороваться с той, кто уже наверняка (так с треском захлопывают перед тобой дверь) никогда не станет его женой. В результате, не сделав ни того, ни другого, он опускает голову и тут же поднимает, чтобы его узнали, но, видя, что она увлечена разговором, он вырастает перед самым ее носом, как черт из табакерки. Бедняжка вскрикивает от неожиданности, но узнает его только после того, как он обращается к ней по имени глухим, каким-то чужим голосом. Женщина застывает, но первоначальный шок быстро сменяется приступом ярости.

— Ты! Ты! только и может выдавить она из себя.

Прежде чем он успевает открыть рот, она начинает молотить его кулаками в грудь, выкрикивая, как помешанная, обвинения, одно страшнее другого. Он же просто повторяет ее имя, словно заклинание, призванное отделить ту, которую он любит, от этой обезумевшей, готовой его убить фурии. Ощущая свою полную беспомощность, он даже радуется этому граду ударов, воспринимая их как справедливое возмездие за свои прегрешения. Когда в дело вмешивается ее спутник, у Синькина мелькает мысль, что не худо бы ему врезать, но, пока он раскачивается, мужчина уводит несостоявшуюся миссис Синькину прочь, всю в слезах, и этим все кончается.

Эта короткая уличная сцена перевернула его душу. Придя в себя, он поворачивает домой с ощущением, что выбросил свою жизнь на помойку. Его бывшая пассия не виновата. Он бы и рад навесить на нее какое-нибудь обвинение, да не получается. Столько времени не давать о себе знать… она могла решить, будто с ним случилось самое страшное, а ей хочется жить, что на это скажешь? У Синькина на глаза наворачиваются слезы, но это не печать, а злость — он зол на себя за собственную глупость. В его руках был билетик под названием «счастье», и он его потерял, — это ли не начало конца!

По возвращении домой Синькин ложится поверх одеяла, чтобы еще раз проанализировать ситуацию. В какой-то момент он поворачивается к стене, и взгляд его падает на фотографию Золотова, коронера из Филадельфии. Он размышляет о давящей пустоте нераскрытого дела, о маленьком трупе в безымянной могиле, о Черни. Нельзя ли все же подобраться к нему, не выдав себя при этом? Должен ведь существовать какой-то план, может, даже не один. Хватит прохлаждаться, пора переходить к активным действиям.

Послезавтра надо отправлять очередной отчет, и он решает заняться им прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. В последние месяцы его отчеты напоминали своего рода шифровку — один-два абзаца, голые факты. Не отступая от этого принципа, на этот раз, однако, он делает в конце туманную приписку, такой пробный шар в расчете получить от Велика хоть какой-то отклик: «Кажется, Черни серьезно болен. Возможно, он умирает». Заклеивая конверт, он говорит себе: все еще только начинается…

Спустя два дня Синькин с утра пораньше отправляется на Бруклинский почтамт, настоящий замок, откуда хорошо виден Манхэттенский мост. Все свои отчеты он отправляет на абонентный ящик 1001, и сейчас, словно невзначай пройдя мимо, он незаметно заглядывает в прорезь. В тесном ящике под наклоном в сорок пять градусов лежит белый конверт. Сомневаться не приходится, это его письмо. Кружа по залу, он поглядывает на ряды пронумерованных, хранящих свои секреты под индивидуальным шифром ящиков, твердо рассчитывая дождаться Велика либо его посланца. Люди приходят и уходят, открывают и закрывают свои ящики, а Синькин продолжает наматывать круги, делая время от времени короткие остановки. Все вокруг выдержано в желто-коричневой гамме, как будто осень со своими красками заполонила помещение. Приятно пахнет сигарным дымом. Так проходит несколько часов. Он проголодался, но упорно игнорирует требования желудка, говоря себе: сейчас или никогда. Всякого, кто оказывается в непосредственной близости от ящика 1001, он изучает с пристрастием, прекрасно понимая, что, помимо самого Велика, за корреспонденцией может прийти кто угодно — пожилая женщина, подросток, — а значит, никого нельзя сбрасывать со счетов. Но его версии мало чего стоят, так как к ящику никто не подходит. И после наспех сочиненных историй про потенциальных посланцев, их вероятную связь с Великом и/или Черни, их роль в этом деле и т. д. и т. п. один за другим все кандидатуры отпадают, уходят туда, откуда пришли.

Сразу после полудня, когда на почте становится тесновато, — пользуясь обеденным перерывом, люди спешат отправить письма, купить марки, да мало ли что, — в зал входит мужчина в маске. Сей факт поначалу остается незамеченным, так как аноним смешивается с толпой, но стоит ему очутиться неподалеку от абонентных ящиков, как Синькин делает стойку. В таких резиновых масках, изображающих монстров с рассеченным лбом, сочащимися кровью глазницами и жуткими клыками, разгуливают дети на Хэллоуин. В остальном мужчина ничем не отличается от других посетителей (серое твидовое пальто, красный шарф, обмотанный вокруг шеи), и у сыщика создается впечатление, что под маской скрывается не кто иной, как Велик. Это впечатление лишь усиливается, когда аноним оказывается в непосредственной близости от заветного ящика. А вдруг это плод расстроенного воображения? Может, один я вижу его, думает сыщик, и больше никто? Но нет, люди начинают смеяться и показывать пальцем на человека в маске. К лучшему это или к худшему, пока сказать трудно. Мужчина подходит к № 1001 и, повертев колесики шифра, открывает ящик. Так вот кого он так долго дожидался! Синькин направляется к анониму, еще не зная, что собирается предпринять, — скорее всего, сорвет с него маску. Но мужчина начеку: спрятав конверт в карман и закрыв ящик, он быстро озирается вокруг и, заметив Синькина, бросается к дверям. Сыщик — за ним, но у выхода форменная давка, и, пока ему удается протиснуться наружу, человек в маске, перемахнув через десяток ступенек, припускает по улице во весь дух. Синькин кидается следом и даже, кажется, начинает нагонять мужчину, но на углу тот успевает вспрыгнуть на подножку отъезжающего автобуса, и сыщик остается с носом, тяжело дыша и ощущая себя круглым идиотом в глазах множества зевак.