Про Бабаку Косточкину
Шрифт:
— Чего это с ней? — Я в недоумении.
— Сыночек, ты не обращай внимания. Просто она всё ждала тебя, ждала, а ты не шёл… Вот она и обиделась немножко. Ну да это ничего, ничего. Сейчас как раз Аделаидочка из Германии будет звонить, поговоришь с сестрой. Ой, радость-то какая! Радость…
— Радость-то какая! Костя! Радость! — кричит мама. — Представляешь, папе зарплату подняли! Вдвое!
— Как зарплату? Какому папе? — Я не понимаю.
— Да
— Так, значит, папа живой?!
— Типун тебе на язык, Костя! И вообще, давай уже вставай, а то на контрольную опоздаешь. Так значит…
— Это был сон! — ору я как оглашённый и подкидываю к потолку подушку.
Тут звонит телефон.
— Але, Кость, это я, Нинель. Ты прогулять ещё не передумал?
— Нет…
— Тогда я с тобой, ага?
— Ты что? Ты же по математике отличница!
— Ну и что! И вообще, чтобы ты всякого такого не думал, я просто так буду прогуливать. Не из-за тебя! — говорит Нинель, и я чувствую, как на том конце провода она краснеет.
— Да я ничего такого не думаю…
— Слушай, мне тут Амфитеатров звонил… Он тоже прогулять решил. Из солидарности. На «Аватара» зовёт, только боится тебе звонить после вчерашнего. Меня просил…
Я вешаю трубку и иду на кухню к маме, которая жарит оладушки.
Иду и думаю про контрольную, про Нинель, про Валю Амфитеатрова, а ещё про школу и про папу. И про Бабаку. И ещё про всякое, от чего мне, признаюсь, стыдно. Просто удивительно, сколько всего можно успеть передумать, идя из прихожей на кухню. А ещё знаете что удивительно? Вчера ночью я был самым несчастным мальчиком на свете, а сегодня утром уже самый счастливый. Как это так?
Я иду из прихожей на кухню, к маме, и несу ей цветы. Точнее, горшок с геранью, который я взял на телефонной тумбочке. А над головой у меня жужжит муха. Настырненько так жужжит, выразительно. Потому что не муха это вовсе. А настоящий фей.
Глава 16
Сюрприз для Цецилии Артуровны
После уроков мы собрались на лавочке, во дворе. Те, кто от школы живёт далеко, ждали школьного автобуса, а остальные так, за компанию. Я, например, не люблю отрываться от коллектива. Я взял в руки палку и сбиваю с карниза сосульки. А Юрка Гадов их берёт и кидает в лужу — чтобы быстрее таяли.
— Вы в курсе, что у Цецилии день рождения в понедельник? — спрашивает Наташка Каланча. — Юбилей самый круглый, пятьдесят лет.
— Тоже мне Америку открыла! Да про это уже давно вся школа в курсе, — говорю. — Старшие классы готовят для Цецилии концерт в актовом зале, я сам видел. Спектакль по мотивам «Преступления и наказания». Директор будет читать стихи, собственного сочинения.
— А физрук с шестым «Б» построят живую пирамиду! — говорит Валя Амфитеатров. — Они в спортзале тренируются после уроков уже третий месяц. Вектор пообещал им пятёрки за второе полугодие, если
— Это что же получается? — говорит Нинель. — Все подарки готовят, а мы? Нам тоже надо что-нибудь придумать! Я, например, могу сыграть на пианино.
— Точно! — кричит Каланча. — А я цыганочку спляшу. Эй-на-нэ-на-нэ! — и юбками как затрясёт.
— Сдались ей ваши концерты! — усмехается Дима Христаради. — Концерт в карман не положишь и на шею не повесишь. А Цецилия, хоть и старенькая уже, а за модой следит. Ей моя мама дарит французские духи на все праздники. И к своему стилисту записала, он ей причёску будет делать на торжество. Отец оплачивает.
— Деньги, Дима, в нашей жизни — это ещё не всё, — говорит Виртуозов. — Хорошее настроение ни за какие деньги не купишь.
— А хорошее бриллиантовое колье — да, — улыбается Христаради. — Давайте Цецилии Артуровне колье подарим, а?
— Дима прав, — говорит Валя. — Надо ей купить что-нибудь красивое. На долгую память. Чтоб мы школу закончили, а она всю жизнь о нас помнила. Не колье, конечно, но, например, бусики.
— Бусики! Ой, не могу! — Христаради чуть с лавки не свалился, так ему стало смешно.
— А где мы возьмём деньги? — спрашивает Наташа Каланча. — В родительской кассе осталось сорок восемь рублей.
— А давайте все скинемся! — предлагаю я. — Рублей по двадцать. Нас в классе десять мальчиков и одиннадцать девочек — итого получается ровно двадцать один человек. То есть четыреста сорок рублей.
— Четыреста двадцать, арифметик! — говорит Юрка Гадов. — И что мы на них купим? В наши дни мы на них ничего не купим.
— Четыреста двадцать да мои восемьдесят сверху, — говорит Христаради, — это уже пятьсот. Особо, конечно, не разгуляешься, но что-нибудь придумать можно.
— А давайте купим ей торт! С дарственной надписью: «Дорогой Цецилии Артуровне на долгую память», — предлагаю я. — А что? Чаепитие устроим!
— Ага! И сами этот торт слопаем, а на память-то что? Коробка картонная останется? — возражает Виртуозов.
— Я знаю! — кричит Нинель. — Мы купим пряжу и свяжем ей мохеровый шарфик! К новому пальто!
— А кто вязать будет? — спрашиваю. — Ты умеешь вязать?
— Нет…
— А ты? — Я пристально смотрю на Каланчу.
— Не умею, — она ёжится под моим взглядом.
— А ты, Гадов?
— Офонарел? Ща как дам между глаз!
— Придумал! — Валя аж подпрыгнул от радости.
«Ну, — думаю, — эврика! Амфитеатрова постоянно посещают гениальные идеи».
— Мы подарим ей… — Он даже таинственности подпустил в лицо. — Мы подарим ей ежедневник!
— Ежедневник?
— Ну да! Чтоб она туда записывала все ежедневные дела. А ещё можно кулинарные рецепты.
— Валя, ты, может быть, забыл, но ежедневник мы Цецилии Артуровне в прошлом году дарили, — говорит Нинель.